Эммануил Беннигсен - Записки. 1875–1917

На флангах 1-й армии наступала, главным образом, кавалерия и, в частности, 6-го августа в часы полного солнечного затмения, гвардейская кавалерия столкнулась у Каушена с немецкой резервной бригадой. О бое этом много было написано, и, несомненно, для 4-х полков он был славным, в нем, однако, проявились и все недостатки нашей армии. Поэтому, по поводу его, я коснусь и вопросов непосредственно с боем не связанных. Отмечу, что 1-я Гвардейская кавалерийская дивизия уже после этого наступления лишилась значительного числа лошадей: как кавалерийская, она была посажена на очень крупных тяжелых лошадей, которые стоили гораздо дороже других, однако, кредиты на их покупку не отличались от других, и в результате приходилось задерживать лошадей в строю дольше предельного возраста. После первых же недель войны они оказались к службе совершенно негодными, и дивизию пришлось отвести в тыл для немедленного пополнения ее конного состава.

Очень неровен оказался с места командный состав. Из Гвардейской кавалерии был образован особый корпус под командой Хана Нахичеванского, храброго, но далеко не умного генерала и с импровизированным штабом. 1-я Гвардейская дивизия оказалась, таким образом, без командующего, а 2-я была под командой генерала Рауха; за какие-то признанные неудобными денежные операции он был раньше смещен с поста обер-квартирмейстера штаба Петербургского военного округа, но в момент начала войны уже оказался вновь в гвардии. Считался он выдающимся военным и очень умным человеком, но с первых боев показал, что личной храбростью не обладает. Позднее, когда он командовал кавалерийским корпусом в 9-й армии, то располагал свой штаб столь далеко в тылу, что командующий армией Лечицкий отдал ему приказ находиться со штабом не далее 7 верст от фронта. В гражданской войне он участия не принимал, но, оказавшись в Константинополе, стал там вновь заниматься денежными операциями, но теперь такого характера, что английский суд посадил его в тюрьму. Среди полковых командиров были люди храбрые и дельные, но были и совершенно неподходящие.

Из 8 полков, бывших под Каушеном, четыре фактически участия в бою не принимали, ибо командиры их проявили просто трусость. Брат рассказывал мне, что при нем Хан Нахичеванский отправил великого князя Дмитрия Павловича в кирасирскую бригаду, чтобы заставить ее наступать; до этого два других его однородных приказания не были исполнены, и он надеялся, что великокняжеский авторитет сдвинет их полки с места, но и это приказание исполнено не было. Оба эти командира — Арапов и Верман — были сразу смещены, вскоре та же судьба постигла и двух других, и после этого все четыре полка дрались прекрасно. Зато все остальные командиры и все заменившие устраненных вели себя прекрасно. Перед началом боя командир конно-гренадер Лопухин встретил возвращающийся разъезд с убитым офицером. «Кого везете?» — «Корнета Лопухина», — был ответ. Лопухин слез с лошади, поцеловал и перекрестил убитого сына и повел полк в бой, чтобы через час самому быть убитым. В начале боя уланы и кавалергарды произвели конные атаки, но неудачно, не удались атаки и в пешем строю, и эскадроны залегли, не дойдя до немцев.

И кавалергарды, и конногвардейцы понесли при этом огромные потери в офицерах: в Конной гвардии из 24 бывших утром в строю офицеров 16 были убиты или ранены. Объяснялось это тем, что во многих частях считалось неподходящим для офицеров, особенно гвардии, ложиться, и немцы могли бить их на выбор. В то время, как солдаты делали перебежки, как к этому их подготовляли, офицеры шли, ни на мгновение не нагибаясь. Благодаря этому и получилась дикая несоразмерность в потерях между офицерами и солдатами. Нужно сказать, что и вообще потери в офицерском составе были в начале колоссальными, ибо при полном во многих частях плане мобилизации комплект офицеров считался совершенно необходимым, чтобы все они шли в бой, а так как они всегда обязаны были находиться впереди, то их и выбивали в громадном количестве, и вскоре армия осталась с ничтожным числом кадровых офицеров. И вообще офицеров у нас не берегли, особенно в начале войны. У немцев рота шла в бой с одним и самое большее с двумя офицерами, тогда как у нас ее вели все пять. Но у нас установить подобные правила считалось невозможным в виду более низкого умственного развития нашего солдата и необходимости держать его под офицерским руководством.

Неудивительно, что уже осенью 1914 года у нас батальонами часто командовали поручики, а ротами часто прапорщики. Рядом с этим в кавалерийских полках бывало более 40 офицеров. Брат рассказывал мне, что как-то их полк с его более, чем 30 офицерами, где-то под Варшавой занял окопы одной роты с одним прапорщиком, который только вздохнул, увидев это изобилие офицеров. Только уже в последний год войны каждая кавалерийская дивизия сформировала по пехотному полку.

Возвращаюсь собственно к Каушенскому бою. Эскадрон, с которым я ехал до Вильны, был в этот день при штабе, охраняя штандарты. Бой, начавшийся около полудня, затягивался, и части использовали все свои боевые запасы настолько, что этому эскадрону было приказано передать свои патроны на фронт. В эту минуту прискакал, однако, офицер-артиллерист Гершельман доложить, что с их наблюдательного пункта выяснена возможность незаметно подойти на близкое расстояние к немецкой батарее в центре их позиций. Сразу эскадрону Врангеля раздали патроны обратно, и Гершельман повел эскадрон, единственный еще не введенный тогда в бой. Атака удалась, прислуга батареи и рота прикрытия были изрублены, но эскадрон, потерявший половину своего состава, фактически рассыпался. Врангель и брат, у которых были убиты лошади, вбежали на батарею, когда на ней уже приканчивали немцев; лежавший на земле раненый немецкий ротный командир нацелился еще в брата из револьвера, но один из солдат раздробил ему прикладом череп. Врангель остался при орудиях, чтобы кто-нибудь другой не перехватил полагавшийся ему по статуту Орден Святого Георгия, а брата послал с «эскадроном» брать мельницу в самом центре позиции. Эскадрон, однако, в эту минуту представляли всего 4 солдата, к которым на сигналы брата шашкой собралось еще человек 30, но четырех различных полков, и с ними он взял мельницу, где, впрочем, сопротивление было оказано слабое. Продвинувшись еще дальше, он услышал вдруг на мельнице звуки рояля; за ним на нее пришел командир кавалергардов князь Долгоруков с двумя офицерами, один из которых сел за рояль. Брат говорил, что эта музыка во время боя, еще незаконченного, была одним из самых странных его впечатлений.

Бой под Каушеном, в котором был разбит значительно более сильный неприятель, был, конечно, ничтожным эпизодом в этой громадной войне, но участники его могли гордиться своим успехом. Однако он не дал никаких результатов, ибо после боя Хан Нахичеванский отвел корпус более, чем на 20 верст назад, ибо у него не оставалось ни снарядов, ни патронов. Возможно, что так и следовало сделать, но у меня осталось впечатление, что не сделай он этого, и прояви хоть малейшую активность, бой 7-го августа под Гумбиненом, и так, в общем, удачный, мог бы закончиться полным разгромом немцев. Их левый фланг обрушился под утро на нашу правофланговую дивизию, 27-ю, или 28-ю, и разгромил ее. Возможно, что если бы Нахичеванский оставался висеть на их фланге, то их продвижение замедлилось бы, и наша дивизия была бы спасена, а затем был бы разгромлен не один правый фланг немцев, на котором следующей ночью, хорошо дравшийся днем 1-й корпус Макензена, прямо бежал.