Эммануил Беннигсен - Записки. 1875–1917

Управление поместилось в женской гимназии, какой-то из отделов — в мужском монастыре, лично я жил за городской чертой, в маленьком уютном домике генерала Столица. Кстати, коснусь здесь нашей краснокрестной жизни. У нас была своя общая столовая, в которую все собирались к часу дня и 7 часам вечера. Еда была очень простой, но сытной, вино, кроме исключительных случаев, когда всем давалось по стаканчику, не допускалось и обходилось все очень дешево. К обеду, в час дня, собирались все, а по вечерам многие отсутствовали. Лично я дорожил этой столовой, ибо она всех нас объединяла в одну семью; на службе были начальники и подчиненные — здесь же все были равны. Среди служащих было и несколько барышень. Одна из них, хорошенькая полька, значилась невестой какого-то офицера, но потом бросила службу у нас и чуть ли не пошла к этому жениху на содержание. Очень сердечное, чисто отеческое отношение было у всех к одной молоденькой барышне, миленькой блондиночке лет 17, только что окончившей гимназию в Варшаве. Эта «Шурочка», как все ее называли, была под особым покровительством Гершельмана, заботившегося о ее здоровье (у нее были слабые легкие) и о ее материальном положении, причем оговорюсь, что ухаживания за нею не было, безусловно, никакого.

Еще до поездки в Вильно мною были приняты некоторые меры помощи беженцам. Район Минск-Орша был от них освобожден довольно быстро, но линия Пинск-Слуцк-Бобруйск-Рославль, где беженцы двигались походным порядком, была занята ими еще очень долго; кроме того, очень многие беженцы оседали поблизости от фронта в надежде при нашем продвижении вперед вернуться поскорее на свои пепелища. Военные власти всячески старались от них избавиться, ибо они занимали избы, в которые размещались войска, и распространяли среди них разные заразные болезни, ибо в той тесноте и при том недоедании, которое, несмотря на все меры, все-таки имело место, беженцы первые поддавались всякой инфекции. На линии Слуцк-Рославль, да и в других пунктах, был устроен целый ряд питательных пунктов Красного Креста и Земского Союза, через некоторые из которых, ближе к фронту, беженцы первоначально проходили тысячами в день.

Почти сразу после переезда в Смоленск, я отправился через Рославль на автомобиле в Слуцк. Уже в Рославле производилась очистка от беженцев, отправляемых дальше железной дорогой в тыл, приемка лошадей. Дальше по шоссе до Рогачева было пустынно, и только в Чирико была небольшая партия беженцев. Зато после Рогачева число их вновь увеличилось, а после Бобруйска, где я переночевал, число их было еще больше, особенно от Уречья, где их сажали частью в вагоны. Удручающе действовала масса свежесрубленных крестов на обочинах шоссе, большей частью на детских могилках. Наконец, в Слуцке все еще была главная масса беженцев, сосредоточенных в районе питательных пунктов.

Здесь нашими учреждениями руководил особоуполномоченный Красного Креста при 3-й армии Л. В. Кочубей, мой сотоварищ по 3-й Гос. Думе. Человек очень милый, но не слишком энергичный, он всегда производил на меня впечатление, что на него чрезмерно влияли его подчиненные, главным образом начальник канцелярии Карташевский, старший помощник пристава Гос. Думы; очень вредил Кочубею состоявший при нем некий (фамилию забыл) начальник отделения Кишиневской Казенной Палаты, бывший раньше начальником канцелярии у особоуполномоченного 4-й армии. Очень заносчивый и чванный, хотя недурной работник и человек, считавшийся честным, он стал прямо нетерпимым на этом месте, и Антонов его сменил. Ему удалось, однако, разжалобить Кочубея, а тот взял его к себе в Управление, но ненадолго. Скоро Кочубей дал ему в управление отделение Склада Красного Креста при армии, разместившееся в чудном помещении Полевой Аптеки в Бобруйске, где он и успокоился. Впрочем, потом и там пришлось расстаться с ним, ибо Кочубей же уличил его в мелких злоупотреблениях.

В Слуцке познакомился я со штабом 3-й армии. Командир — генерал Леш, недавно переименовавшийся из Вильгельмовича в Павловича, производил впечатление армейского бурбона, не слишком умного, да и не слишком энергичного. Начальником штаба у него был генерал Баиов, профессор Военной Академии. Впечатление о нем у меня получилось, как о человеке сухом и формалисте. Следующая моя с ним встреча была в 1919 г. в Ямбурге, во время отхода белых от Гатчины. Каким он был тогда опухшим и прямо восковым от голодовки в Петрограде!

Из разговоров с Кочубеем и из всего, что я видел по дороге, я убедился, что необходимо всю беженскую помощь Красного Креста объединить в одних руках, что я и сделал, назначив для этого состоявшего в моем распоряжении подполковника Шпанова, очень толкового и хозяйственного человека, безукоризненней честности. Много сделать ему, впрочем, не пришлось, ибо ввиду создания особых правительственных главноуполномоченных по беженцам, все кредиты на этот предмет были переданы им, и Красному Кресту в них было отказано, почему работа Шпанова, начавшая было очень успешно развиваться, скоро совершенно замерла. Этих главноуполномоченных было два — по Северо-Западному фронту член Гос. Совета по выборам С. И. Зубчанинов и по Юго-Западному — тоже выборный член Гос. Совета князь Н. П. Урусов. Оба бывшие Губернские предводители дворянства, лично честные люди, со своим делом они не справились, особенно Зубчанинов, в районе которого и беженцев было больше, и условия работы тяжелее. Одной из причин их неудачи было то, что им пришлось использовать наиболее слабые чиновничьи элементы Западного края, лучшие из которых уже были разобраны в другие организации.

К помощи беженцам были привлечены земские начальники, а главным образом чины полиции. «Юго-беженец» как-то меньше вызывал к себе нареканий, но «Северопомощь», как ее окрестили — «Себепомощь», породила немало разговоров. Во многих случаях злоупотребления были несомненны, особенно когда речь шла о содержании лошадей или рогатого скота. Падеж его был громадный, и зарабатывать удавалось крупные суммы, просто затягивая исключение из ведомостей павших животных на несколько дней. Случалось, что лучшие животные обменивались местными крестьянами на худших, или, что было еще хуже, просто на кожи от их павшей скотины. Первоначально весь скот беженцев (а всего у них было принято более 800 000 голов рогатого скота) был передан в ведение особого Уполномоченного Министерства земледелия, но последнее почти сразу должно было от этой задачи отказаться. Их представитель приехал с 200 000 р. и пришел прямо в ужас от сообщенной ему Даниловым цифры голов скота. Он рассчитывал, что его 200 000 р. ему хватит недели на две-три, а оказывалось, что их недостаточно даже на 2–3 дня.