Андрей Юрганов - Политическая борьба в годы правления Елены Глинской (1533–1538 гг.)

«Расспросные речи» Войтеха, по мнению Смирнова, дают «богатейший материал для выяснения политической обстановки в Москве в первый год после смерти Василия»: «А поведает, иж на Москве старшими воеводами (который з Москвы не мають николи зъехати): старшим князь Василий Шуйский, Михайло Тучков, Михайло Юрьев сын Захарьина, Иван Шигона, а князь Михайло Глинский, тыи всею землею справують и мають справовати до лет князя великого; нижли Глинский ни в чом ся тым воеводам не противит, але што они нарадят, то он к тому и приступает, а все з волею княгини великой справують. А князь Дмитрий Бельский, князь Иван Овчина, князь Федор Мстиславский тыи ж теж суть старшим при них, але ничего не справують только мають их з людьми посылати, где будет потреба…» [126] АЗР. Т. II. С. 331. И. И. Смирнов полагал, что в своих показаниях Войтех отмечал состав Регентского совета, который управлял страной. Правда, из 10 опекунов Войтех назвал только пять, но и этому обстоятельству И. И. Смирнов находит объяснение. Трое из них не были боярами: казначей П. И. Головин, дьяки Меньшой Путятин, Федор Мишурин. Пропуск Ивана Шуйского понятен, потому что Войтех упоминает его брата Василия Шуйского. М. С. Воронцов в это время находился в Новгороде и поэтому не мог быть назван Войтехом в перечне опекунов [127] Смирнов И. И . Очерки политической истории Русского государства… С. 34. . Из рассуждения И. И. Смирнова осталось непонятным, однако, почему при такой категорической оговорке источника, относившейся к опекунам — «которые з Москвы не моют николи зъехати», — М. С. Воронцов постоянно находился в Новгороде. Как опекун он должен был, по расспросным речам и построению И. И. Смирнова, безвыездно оставаться в Москве и выполнять свои прямые регентские обязанности.

А. А. Зимин, замечая, что выводы И. И. Смирнова неубедительны, писал: «Не может подкрепить гипотезу о "регентском совете" и ссылка И. И. Смирнова на показания польского жолнера Войтеха, ибо среди 6 названных Войтехом "старших воевод" нет И. В. Шуйского и М. С. Воронцова, но зато он упоминает князей Д. Ф. Бельского, Ивана Федоровича Телепнева-Оболенского и Федора Ивановича Мстиславского ("Тыи теж суть старшими при них"), которых не знает рассказ о событиях 3 декабря» [128] Зимин А. А. Реформы Ивана Грозного. С. 226–227; Он же . Россия на пороге нового времени. С. 394–395. . Сильным аргументом И. И. Смирнова в пользу гипотезы о существовании Регентского совета явилось сочинение С. Герберштейна. Имперский посол дружил с М. Л. Глинским и был неплохо осведомлен о его личных делах. Герберштейн писал, в частности: «Он (Глинский. — А. Ю .) поименован был в числе прочих князей в завещании государя и в конце концов был назначен опекуном своих племянников, Иоанна и Георгия» [129] Герберштейн С . Записки о Московитских делах. С. 9. . Из этого важного свидетельства источника следует, что М. Л. Глинский был «поименован» в завещании среди «прочих князей». Однако какие у нас основания считать, что «прочие князья» — это те бояре (и не только бояре, но и казначей, дворецкий, дьяки), которым по тексту официальной летописи государь «приказывал» наследника? Новое объяснение противоречивых фактов дал А. А. Зимин. Он считал, что Василий в своем завещании не упоминал ни о каком Регентском совете, «это было предметом его последующих устных заявлений». В обоснование своей точки зрения он ссылался на духовные Василия Темного и Ивана III, где нет упоминания ни о каких советах. И. И. Смирнов, однако, возражал ему: в момент составления этих духовных как наследник Василия II, так и наследник Ивана III не нуждались ни в каком совете. Духовная же великого князя Василия Дмитриевича «включает в себя пункт, которым великий князь "приказывает" своего малолетнего наследника определенной группе лиц» [130] Смирнов И. И . Очерки политической истории Русского государства… С. 26. .

В полемике с И. И. Смирновым А. А. Зимин обратил внимание на тот факт, что в завещаниях Василия Темного и Ивана III о «совете сведений нет», есть только «приказывание» наследника определенным лицам [131] Зимин А. А . Реформы Ивана Грозного. С. 226–227. . Душеприказчиками Ивана IV, по мнению А. А. Зимина, были Д. Ф. Бельский и М. Л. Глинский. Василий перед смертью объявил боярам: «Приказываю вам своих сестричев князя Дмитрия Федоровича Бельского з братиею и князя Михайло Лвовича Глинского…» А. А. Зимин с сомнением относился к сообщению, что опекуншей Ивана IV была назначена сама Елена Васильевна Глинская. Общее руководство делами государства великий князь поручил всей Боярской думе [132] Зимин А. А . Россия на пороге нового времени. С. 395. : почти со всеми ее членами Василий беседовал о наследнике, а в последний момент обратился со словами «Постоите крепко, чтобы мой сын учинился на государьстве государь и чтоб была в земле правда» [133] ПСРЛ. Т. 4. Ч. 1. Вып. 3. С. 558. .

Попытку по-иному осветить эти вопросы предпринял недавно Р. Г. Скрынников. Автор пришел к выводу, что после смерти Василия была образована «семибоярщина», которая периодически повторялась в разные годы XVI в. и в начале XVII в. По Скрынникову, эти «правительства» всегда состояли из 7 бояр, отсюда и «семибоярщина» [134] Скрынников Р. Г. Московская семибоярщина. С. 209–213. . Подсчитывая бояр, образовавших правительство после смерти Василия III, историк обнаруживает, что в это мистическое число входил и Андрей Иванович Старицкий. Значит, если быть до конца точным, это была не «семибоярщина», а «шестибоярщина». Во всяком случае, прежде чем отстаивать реальность «семибоярщины» Р. Г. Скрынникову необходимо найти доказательства того, что старицкий князь мог быть боярином. По мнению автора, в период реформы конца 40-х — начала 50-х гг. XVI в. на московском горизонте вновь замаячила «семибоярщина». Новую боярскую комиссию возглавил сын Андрея Старицкого — Владимир. После «заговора 1553 г.» руководить боярским правительством стал родной брат Ивана IV — Юрий. В его распоряжении оказалось уже семь бояр. Почему же в этом случае удельный князь не входит в число «семь»? По мнению Р. Г. Скрынникова, Юрий «в счет не шел, ибо был глухонемым от рождения». Таким образом, эта цепочка недоказанных умозаключений не убеждает в верности гипотезы.

В настоящей главе делается попытка связать нерешенные вопросы завещания Василия III с дипломатическим анализом великокняжеских духовных грамот. В этом автор видит ключ к решению спорных проблем.

Завещание составлялось в сложной обстановке. В последней сентябрьской поездке по монастырям Василий III заболел [135] О последних днях князя Василия III сохранилось два летописных рассказа. Первый, по мнению А. А. Зимина (Россия на пороге нового времени. С. 390), наиболее близкий к первоначальной редакции повести смерти Василия III, находится в Новгородской IV летописи (ПСРЛ. Т. 4. Ч. 1. Вып. 3. С. 553–564) и называется «Сказание о Великом князе Василье Ивановиче всеа Руси, како ездил во свою отчину на Волок на Ламский на осень тешитися и как болезнь ему тамо сталася…». Новгородская IV летопись, содержащая текст «Сказания», была, по обоснованной гипотезе А. А. Шахматова, положена в основу недошедшего летописного свода редакции 1543–1544 гг., доведенного в изложении до 1539 г. ( Шахматов А. А . О так называемой Ростовской летописи. С. 168). «Сказание» затем было подвергнуто переработке и вошло в состав Софийской II летописи (ПСРЛ. Т. 6. С. 266–276). Второй, краткий рассказ «О преставлении великого князя Василия Ивановича» вошел сначала в состав Воскресенской летописи ред. 1542–1544 гг., а затем — и в Летописец начала царства ред. 1555 г., где подвергся переработке ( Зимин А. А. Россия на пороге нового времени. С. 390). Подробнее о генеалогии этих летописных рассказов см.: Морозов С. А. Повесть о смерти Василия III и русские летописи // Теория и практика источниковедения и археографии отечественной истории. М., 1978. С. 61–74. . Его самочувствие постоянно ухудшалось. К ноябрю 1533 г. стало ясно, что великий князь не справится с болезнью. Находясь еще на Волоке, Василий III посылал в Москву стряпчего Якова Мансурова и дьяка Меньшого Путятина, чтобы они привезли духовные грамоты отца и деда, необходимые ему для составления собственной духовной. Свое завещание, а также духовные грамоты своего отца и возможно деда, Василий слушал в присутствии тверского дворецкого И. Ю. Шигоны и дьяка Меньшова Путятина: «И пусти в думу к себе и духовным грамотам…» [136] ПСРЛ. Т. 4. Ч. 1. Вып. 3. С. 555. . На этом совещании шла речь о том, кого именно из бояр привлечь к обсуждению, а затем и составлению завещания, кому «приказати государев приказ». Не случайно летописец делает дальше такую оговорку: «А бояр тогда было на Волоце с великим князем: князь Дмитрий Федорович Бельский да князь Иван Васильевич Шуйский, да князь Михаил Лвович Глинской, и дворецкие его князь Иван Иванович Кубенский, Иван Юрьевич Шигона» [137] ПСРЛ. Т. 34. С. 18–19. . Тогда же приехал к великому князю его брат Юрий Иванович. Однако Василий III, «таяше от него болезнь свою», отпустил его в Дмитров, хотя Юрий и «не хоте ехати». В общем, летописец перечислил тех бояр, кто сопровождал великого князя в его поездке по монастырям. Правда, вскоре по вызову Василия прибыл боярин М. Ю. Захарьин. С этим неполным составом Боярской думы и начал великий князь совещаться, как ему «ехати на Москву». С большими трудностями удалось добраться до Москвы. 23 ноября Василий въехал через Боровицкие ворота в Кремль. В этот же день состоялось новое совещание. На этот раз Василий выбрал из бояр тех, кому больше всего доверял и кого по тем или иным причинам считал кровно связанными с интересами великокняжеской семьи. В число ближней думы вошли: В. В. Шуйский, М. Ю. Захарьин, М. С. Воронцов, казначей П. И. Головин и тверской дворецкий И. Ю. Шигона. При этом присутствовали также дьяки Меньшой Путятин и Федор Мишурин. Д. Ф. Бельский и И. И. Кубенский не были включены в состав этой думы, хотя принимали участие в совещании на Волоке (так же как и М. Ю. Захарьин, И. Ю. Шигона, дьяки Меньшой Путятин, Федор Мишурин). Это наталкивает на мысль, что Василий руководствовался в выборе доверенных лиц только личным отношением. «И нача же князь велики думати с теми же бояры и приказывати о своем сыну великом князе Иване и о великой княгине Елене, и о своему сыну князи Юрьи Васильевиче, и о своей духовной грамоте» [138] Там же. С. 20. . Тогда же великий князь приказал дьякам писать духовную грамоту. Посоветовавшись с боярами, Василий III решил однако прибавить «к себе в думу к духовной грамоте бояр своих князя Ивана Васильевича Шуйского да Михаила Васильевича Тучкова, да князя Михаила Лвовича Глинского». Важно отметить, что решение прибавить «в думу к духовной грамоте» новых бояр возникло в момент написания духовной и, вероятно, было связано с включением этих фамилий в текст завещания. Функции бояр, находившихся у постели умирающего великого князя, сводились к «думам» о трехлетием наследнике Иване, его матери, годовалом сыне Юрие и о том, как лучше оформить духовную грамоту. Весть о близкой кончине великого князя быстро распространилась по стране. В Москву съехались дворяне, «слышяв государеву немощь». Великий князь призвал их к себе и в присутствии митрополита, братьев Юрия и Андрея, бояр, произнес речь. В ней Василий III призвал всех присутствующих «за один» защищать его сына от «недругов», служить наследнику «прямо и неподвижно». Своего сына Ивана, как свидетельствует Сказание, он приказал «отцу своему Данилу митрополиту всея Руси» [139] ПСРЛ. Т. 4. Ч. 1. Вып. 3. С. 558. . В кратком летописном рассказе Воскресенской летописи редакции 1542–1544 гг. [140] Там же. Т. 8. С. 248–286; Левина С. А . О времени составления и составителе Воскресенской летописи XVI века. С. 375–379; Она же . К изучению Воскресенской летописи. С. 689–705; Она же . Воскресенская летопись XVI в. С. 402–407; Она же . Списки Воскресенской летописи. С. 38–58. есть аналогичное «приказывание»: «А приказывает (Василий III. — А. Ю .) великую княгиню и дети своя отцу своему Данилу митрополиту» [141] ПСРЛ. Т. 8. С. 285. .