Маргарет Римшнейдер - От Олимпии до Ниневии во времена Гомера

Такие же изображения, но более позднего времени, дошли до нас из Кархемыша. На одном из рельефов мы видим царя Арараса, который только что передал своему старшему сыну жезл — знак присвоения ему высокого военного и жреческого звания. С обычной хеттской обходительностью он берет его за руку, чтобы сопроводить в новый дворец. Кроме старшего сына у царя есть еще девять детей; все они названы по именам.

Дети перечислены по старшинству, и для каждого указан род занятий. Видно, что царь придает очень большое значение семейной жизни и домашнему очагу. Рельеф содержит не только изображение запускающих волчок и играющих в кости детей, но и текст, повествующий от имени царя:

«Когда они достигли возраста игры в кости, я дал им кости в руки, а когда они достигли возраста игры в волчок, я дал им его в руки».

На греческих надгробных стелах классического времени художник тоже стремился передать сцены из жизни усопших. Но как мало можно из них узнать о семейной жизни того времени — несравнимо меньше того, что дают хеттские рельефы. Это не зависело от характера греков, а было связано с духом времени. Посмотрим еще раз на один из последних рельефов Арараса. Мы видим царицу с младенцем в руках и козу на веревке, по-видимому, дававшую ребенку молоко. На другом рельефе малыш чуть постарше учится ходить, и чтобы скрасить ему это занятие, наверху посадили птичку. А найдем ли мы у греков сцены, где быт был бы изображен с такой любовью? Ну, конечно, найдем! Прежде всего у Гомера, а затем в эпоху эллинизма, хотя поздние описания значительно более претенциозны.

Гомер рассказывает нам о поденщице, которая отвешивает на весах шерсть, «чтобы детям промыслить хоть скудную плату» (Илиада, XII, 435).

Или о мальчике, построившем на морском берегу песчаную крепость и снова ее разрушившем:

Мы встречаем у него и детей, дразнящих ос:

А вот голодный осиротевший ребенок бегает за взрослыми, хватая их за одежду и выпрашивая пищу, в то время как другие дети с руганью отталкивают его. Мальчик же, имеющий родителей, сидит на коленях у отца и поедает большими кусками лакомство:

Трудно представить себе, как подобные картины можно было называть «геометрическим стилем». Если и можно их сопоставить с чем-либо, то только с хеттскими рельефами и надписями, постоянно рассказывающими о детях, животных и простом народе, предающемся всякого рода развлечениям. Весь пестрый мир был изображен на каменных рельефах хеттских зданий, находившихся на общественных площадях. Эти сцены поражают нас не столько своим художественным совершенством, сколько богатством информации и поучительностью содержания.

Если еще недавно было принято говорить, что в Олимпии сделан первый шаг на пути всестороннего развития человека, то сегодня мы едва ли рискнем это утверждать. Скорее можно сказать, что учреждение общегреческих игр и охват этими играми одних только греков привели к одностороннему развитию. То, что только в эллине видели идеал человеческой личности, способствовало скорее становлению национального чувства, чем развитию спортивного духа.

Спорт любили уже в Египте, хотя египтяне сводили это понятие главным образом к различного типа состязаниям. Состязались в верховой езде и в стрельбе из лука, причем победа присуждалась не столько за меткость, сколько за пробойную силу выстрела. Поэтому египтяне пользовались такими мишенями, которые позволяли судить о силе, с которой пущена стрела.

Тутмос III пробивал, например, четыре медные пластины, каждая из которых была шириной в ладонь, причем стояли они на расстоянии двадцати локтей друг от друга. Хотя это сообщение, может быть, и преувеличено, но оно не кажется нам удивительным. Искусство стрельбы из лука упоминается и в легенде о Будде. Бодисахва стреляет не только дальше, чем все остальные; его стрела пробивает кроме нескольких барабанов, которые были установлены для него и для его конкурентов, еще и фигуру бронзового кабана. Барабаны в этом рассказе служат мишенями. Урартские цари приказывали вырубать надписи, чтобы увековечить особо удачные выстрелы. Стрельба по мишеням и по птицам упоминается не только у Гомера, но и в ассирийских надписях. Ашшурбанипал рассказывает, что в детстве наряду с чтением и письмом его обучали плаванию, верховой езде и стрельбе из лука. Персидские цари тоже больше всего гордились тем, какими хорошими лучниками они были.

Как видно из XXIII песни «Илиады», из восьми видов спорта, в которых состязаются греки на похоронах Патрокла, седьмым было соревнование лучников. Уже это, предпоследнее место в программе соревнований указывает на некоторое пренебрежение к стрельбе из лука. Впоследствии этот вид спорта и вовсе перестает быть популярным. Отрицательное отношение к верховой езде было связано у греков с растущим предубеждением против варварских народов. Но так было не всегда.

Знаменитый выстрел Одиссея заимствован из древнего мифа. Двенадцать топоров были врыты один за другим в глиняный пол: стрела Одиссея пролетает через их верхние отверстия. Гомер рассказывает об этом выстреле с таким же увлечением, как и о верховой езде, воспринимая и то и другое как удивительное искусство, своего рода фокус. Форма топоров представляла собой дальнейшее развитие круглых и плоских микенских двойных топоров: иначе невозможно объяснять наличие у них верхних отверстий. Они походили, стало быть, на круглые, укрепленные на столбах мишени, которыми пользовались ассирийцы, с той только разницей, что мишени не имели отверстий, во всяком случае до того, как их удавалось пробить. Нужно, наконец, внести ясность в загадочный вопрос с этими двенадцатью топорами с отверстиями. Их количество может иметь какое-либо значение, только если, подобно Будде, пробивать отверстия сразу в нескольких барабанах или мишенях; тогда число их станет показателем силы выстрела. Если же стрела пролетает через готовые отверстия, то совершенно безразлично, сколько топоров будет стоять на ее пути. Ведь это не определяет меткости или силы стрелка, а скорее зависит от искусства служителя, сумевшего установить их точно в одну линию. У Гомера первоначально, по-видимому, речь шла о двенадцати мишенях; тогда необходима была и богатырская сила для натягивания тетивы, чтобы стрела могла пробить металл. Для этого требуется гибкий лук большой пробойной силы. Стрелять надо было стоя или опустившись на колено. Но у какого же топора бывает такая длинная рукоятка, если учесть вдобавок, что часть ее закопана в землю? Одиссею пришлось бы распластаться по земле или же держать лук горизонтально, что совершенно исключено. Как это ни странно, но на противоречия в рассказе о выстреле Одиссея обращали так же мало внимания, как и на странности гомеровских описаний битв на колесницах. Хотя автору и казалось, что он дал пример изумительного искусства стрелка, но любой житель Урарту, услышав, как проходили состязания, только покачал бы с сомнением головой.