Олаф Брок - Диктатура пролетариата

Если посмотреть список профессоров, которых изгнали из страны прошлой зимой, то их сфера деятельности и имена скажут о многом.

В середине мая был закрыт факультет общественных наук в Воронеже, специализировавшийся на юриспруденции. Согласно полученным мною сведениям, местные профессора преподавали в духе, не соответствующем русскому коммунизму, у них были контрреволюционные взгляды – иными словами, они были не угодны, нужен был коммунистический аппарат. Около 350 студентов были безжалостно выброшены со своего поприща, доступ к высшему образованию для них с тех пор закрыт. В другие вузы они попасть не могут, потому что у них нет средств на переезд или потому что их туда не берут, отчасти по причине переполненности вузов, отчасти потому, что места предоставляются лишь тем, кого «направляют» из коммунистических кругов. Часть преподавателей оказалась без средств к существованию, даже без пенсии; для остальной части большевик-сатрап нашёл другое занятие.

Прямо перед моим отъездом из России ряд профессоров юриспруденции и истории Петроградского университета, включая тех, чьи имена послужили бы украшением любого центра науки и образования, был «отстранён от преподавания».

Таковы всего-навсего обыденные примеры из жизни страны.

Что же происходит дальше с уволенными преподавателями? Можно ли предположить, что если над ними смилостивились и не выслали из страны, то теперь им можно беспрепятственно уехать в какую-нибудь страну, где они смогут свободно продолжать свою деятельность, преподавать, работать среди той молодёжи, которая под влиянием событий была вынуждена уехать за рубеж? Нет, среди них есть подозреваемые, которые, будучи совершенно нищими, представляют собой тем не менее опасные остатки империалистической и контрреволюционной ереси, они должны умереть духовно и, по возможности, физически, их должен удушить тюремный воздух большевистского государства, у них не будет даже самой маленькой пенсии, им запрещено преподавать, по возможности им также закрывают доступ ко всякой другой оплачиваемой умственной работе, уехать из страны им мешают, – речь идёт, во всяком случае, о тех людях, которые не настолько известны, чтобы подобное положение вещей не произвело «неудачного впечатления» на снобистские буржуазные страны Запада.

По сравнению со всем этим покажется сущим пустяком то, как в июне проводили «чистку» в архивном ведомстве Петрограда, в результате чего заставили уйти в отставку замечательных историков, таких блестящих специалистов, как Платонов и Пресняков. На ведущие должности потребовались новые люди, например некий господин З., которому было не более 23 лет. Что касается квалификации, то у него всего лишь был сдан экзамен, за ним не числилось ни одной научной работы, однако в двадцатилетнем возрасте он в течение года проработал в университете в качестве коммунистического «комиссара»…

Не дремлют и предназначенные для более узконаправленного научного образования исследовательские институты – само их название говорит о подражании американской исследовательской системе – и вообще слово «Америка» часто на устах у русских коммунистов, пока скорее как ориентир на будущее. Эти институты в настоящих условиях тоже могут использоваться с целью духовно задавить неугодных вузовских преподавателей. Переход преподавателей в такие учреждения означает, что эти люди уже не смогут доносить свои знания и образ мыслей до учеников; и поскольку книжный рынок слаб, а цензура и полицейский контроль ужесточаются, роль этих преподавателей оказывается сыгранной.

Очевидно, что учёные для коммунистического общества – это люди, которых можно заменить одних другими примерно с таким же успехом, как когда партии во время новых выборов меняют правление коммуны. Основываясь на большой любви к ближнему, система торжественно открывает эпоху неустанного преследования тех ближних, которые заняты умственным трудом.

И всё же эта горькая картина посягательств на свободу в области интеллектуальной деятельности и насмешек над оной – ещё не самая мрачная сторона политики большевиков в отношении аппарата образования, унаследованного от буржуазного общественного строя. Хуже всего – поведение в отношении к молодёжи, стремящейся поступить в вуз или уже там обучающейся.

Вошло в моду или стало проявлением своего рода жаргона оправдывать все безобразия, которые творятся в России диктаторского режима, тем, что раньше, мол, было не лучше. Чаще всего это лишь жалкие лоскутья, прикрывающие притупившиеся чувства и утрату сочувствия к тем страданиям, которым необразованные и часто бессердечные фанатики подвергают образованных людей. Так просто отделаться от беспокойных размышлений и голоса совести, если посчитать, что это просто расплата.

Во всяком случае, это очень слабое и несерьёзное оправдание. Разве может разумный человек измерять пользу чего-либо столь ужасного, как насильственные действия со стороны российского коммунистического режима, сопровождаемого низвержением материальных и моральных ценностей, при помощи утверждения о том, что хуже-то не стало?

Но ещё ужаснее то, что использовать эту фразу по отношению к прежней России стало модно и люди не принимают во внимание факты и не пытаются проверить, соответствует ли действительности то, что они слышат, или же это информация или лозунг для агитации в пользу определённого политического лагеря.

Питая глубокое восхищение и преданность моему великому соотечественнику Фритьофу Нансену, я могу лишь сожалеть о том, что и он пал жертвой этой тенденции. Тот образ старой России, который он обрисовал во вступлении к своей статье «Государственное образование», опубликованной в газете «Знамение времени» от 24 апреля упомянутого года, меня ошеломил; неужели речь шла о той России, где я сам прожил годы? Даже от мрачнейшей эпохи реакции 80-х годов у меня остались совершенно иные впечатления! Я взял статью с собой, показал её видным русским людям, пострадавшим за свои убеждения в те времена, – и им тоже представленный образ России показался крайне искажённым, как и мне; такие люди, как Иван Павлов, Кареев и другие были возмущены тем, что один из величайших людей эпохи, чьи гуманные взгляды и влияние заставили даже фанатиков и циников из Кремля прислушаться и «зарифить парус», оказался способным написать подобные строки.

Для анализа и опровержения утверждений Нансена о «крайне искусственной» интеллектуальной жизни, перенявшей «чужую культуру», да ещё и «крайне поверхностно» и т. д., потребовалась бы целая книга. Я буду довольствоваться тем, что посоветую читателям, желающим более подробно ознакомиться с этим вопросом, обратиться к вступительной части сочинения Эдуарда Эррио «La Russie nouvelle» [63] «Новая Россия» (фр.). , в котором французский политик обрисовывает – возможно, немного поверхностно, однако искусно, – неразрывную внутреннюю, душевную связь между всем российским революционным движением и русским коммунизмом и той самой ненастоящей и поверхностной, по мнению Нансена, русской культурой царских времён.