Пол Картледж - Спартанцы: Герои, изменившие ход истории. Фермопилы: Битва, изменившая ход истории

Однако я забегаю вперед. Даже во время этого ужасного кризиса Спарте не удалось послать полностью 8000 или около того взрослых воинов — граждан мужского пола, вместо этого отправили только символических 300 солдат под командованием одного из двух царей — Леонида. Другие верные греческие союзники также уклонились от отправки полного состава для защиты ущелья — таким образом, из возможных приблизительно 20–25 тысяч пелопоннесских лоялистов там присутствовало только 4000. Почему же? Причины, на которые все они ссылались в то время, были религиозного характера. Спартанцы указывали на безусловно главную обязанность отмечать свой самый важный ежегодный праздник Карнейи в честь Аполлона, другие пелопоннесцы подобным же образом обращали внимание на неизменное обязательство устраивать Олимпийские игры в честь Зевса. Несомненно, религия в Древней Греции всегда была глубоко историческим фактором, но мы можем разумно подозревать, что здесь более мощно действовал другой, более земной и менее достойный, но совершенно понятный мотив — а именно панический страх, страх, что персы были просто слишком многочисленны, чтобы им противостоять как в Фермопилах, так и, вероятно, в любом другом месте. В конце концов, громадное большинство среди нескольких сотен других материковых греческих городов уже проголосовало ногами и волей-неволей решило присоединиться к персам или, по крайней мере, не противиться им и не пытаться отразить их нападение.

Греческих лоялистов с севера Пелопоннеса также было очень немного у Фермопил, потому что эти оборонительные силы представляли собой только авангард. Поэтому здесь не было афинян или мегарийцев и, что более спорно, присутствовало лишь небольшое количество беотийцев, включая всего 400 человек из главного города Беотии Фив. Позже, после Фермопил, все беотийцы, за исключением Феспий (врага Фив) и Платей (союзницы Афин), «мидиизировались», так что репутация Фив была особо подпорчена, когда персы в 479 г. были наконец фактически разбиты. Таким образом, как утверждалось, 400 фиванцев в 480 г. присутствовали в Фермопилах только потому, что Леонид заставил их быть там в качестве залога лояльного поведения их соотечественников дома. Кроме этого, вероятно, присутствовало по тысячи солдат от двух наиболее прямо затронутых местных греческих народов — жителей Фокиды и Опунтийской Локриды. Всего, вероятно, насчитывалось 7000 человек.

Во всяком случае, Спарта отправила Леонида и 300 отобранных воинов (двум из которых в последний момент принять участие в сражении помешало серьезное заболевание глаз; один из них после возвращения в Спарту повесился, чтобы избежать позора, второй вернул себе доброе имя благодаря героической, самоубийственной гибели при Платеях в следующем году). Наш главный исторический источник Геродот сообщает нам, что 300 человек были отобраны отчасти потому, что у них всех были живы сыновья, следовательно, их род не прервался бы в случае их неизбежной гибели. Однако интересно, что же думали жены этих солдат. У нас есть некоторая особая информация об отношении только одной жены в форме гораздо более позднего рассказа, сохраненного Плутархом среди его коллекции, озаглавленной « Высказывания [ Apophthegmata ] спартанских женщин ». Когда Горго воодушевляла своего супруга Леонида, собиравшегося отправиться в Фермопилы, проявить себя достойным Спарты, она спросила его, что же должна делать она сама. Он ответил:

Берите хороших мужей и рожайте хороших детей.

В действительности Горго уже произвела на свет сына и наследника Плистарха, и она, насколько мы знаем, не вышла замуж второй раз после смерти Леонида.

Не в последнюю очередь странность, касающаяся Горго, — это ее имя. О чем думал ее отец, царь Клеомен I, когда давал ей это имя? Что она обратит в камень каждого, кто взглянет ей в глаза? Разумеется, нет. Однако «Горго» означает Горгона, как звали мифологическую Медузу, чью голову должен был отрубить Персей, чтобы спасти Андромеду от морского чудовища. Воистину устрашающее имя, но, возможно, в Спарте не ощущали, насколько странным оно было. Ее старшего современника, мужчину, звали Горгос, он был высокопоставленным спартанцем, служившим proxenos, т. е. официальным дипломатическим представителем города Элиды в Спарте, нечто вроде почетного консула. В честь своего proxenos жители Элиды установили для него замечательное мраморное сиденье в Олимпии, где они наблюдали за Олимпийскими играми, и там было начертано его имя. Эта надпись датируется приблизительно 525 г. до н. э.

Горго родилась приблизительно на пятнадцать лет позже, так как ей было около восьми или девяти лет, когда она впервые появляется в Истории Геродота, упоминающем о ней дважды. То, что особо названная по имени греческая женщина вообще появляется в истории Греции, должно было шокировать блестящего последователя Геродота Фукидида, потому что он едва ли когда-нибудь упоминал женщин как отдельных личностей, так и в целом, и, уж конечно, никогда не описывал женщину, оказавшую решительное влияние на течение Пелопоннесской войны. С другой стороны, Геродот имел основания для упоминания женщин как в целом, так и индивидуально, и в этнографической части своей работы фактически ссылается на отношения между женщинами и мужчинами, особенно сексуальные отношения, как на один из ключевых моментов. Эти упоминания касаются в основном не греческих женщин, так как главная суть этнографии Геродота заключается в том, чтобы показать, как многочисленны и разнообразны общественные и социальные обычаи людей и насколько обычаи других народов могут быть отличны, и необязательно в худшую сторону, от греческих норм.

Спарта, однако, была главным исключением из правила, так как другие греческие города в значительной степени соблюдали одинаковые обычаи в отношении положения и поведения своих женщин. Геродот с помощью разнообразных средств совершенно ясно показывает, что спартанские женщины были другими, даже «особыми». Например, он приводит свои версии историй о якобы чудесном зачатии и рождении царя Демарата и двоеженстве царя Анаксандрида, предположительно «совершенно неспартанском», но еще более показательна та роль, которую играет Горго у Геродота, или, может быть, лучше сказать, те роли, которые он приписывает Горго.

В 500 г., в возрасте всего восьми или девяти лет, она была дома, когда в сопровождении иностранного просителя Аристагора Милетского ее отец вернулся после выполнения какого-то общественного дела. Аристагор прибыл в Спарту по поводу крайне срочного дипломатического дела, чтобы попытаться убедить Клеомена поддержать планируемое восстание ионийцев и других греков против Дария I, Великого царя Персии, но Клеомен отказался ввести в бой спартанские сухопутные войска против Персидской империи в кампании, которая могла потребовать трехмесячного перехода по территории, удаленной от знакомого Средиземного моря, и приказал милетцу покинуть Спарту до захода солнца. Потерпев словесное поражение, Аристагор, возможно, знавший о печальной склонности спартанцев к продажности, предложил ему крупную взятку в десять талантов (несколько личных состояний), тогда маленькая Горго воскликнула тоненьким голоском: «Папа, чужеземец подкупит тебя, если ты не выгонишь его из дома».