Пол Картледж - Спартанцы: Герои, изменившие ход истории. Фермопилы: Битва, изменившая ход истории

Рассказ Ксенофонта о последствиях битвы при Левктрах 371 года показывает, сколь странным было официальное спартанское отношение к смерти родственника. В Левктрах (в Беотии) Спарта потерпела первое серьезное поражение в решающем сражении пехоты от фиванцев и их союзников. Более половины сражавшихся спартанцев были убиты, и их смерть сократила общее взрослое мужское население полиса до менее тысячи человек, сравнительно, например, с 25–30 тысячами граждан тогдашних Афин. Это была массовая катастрофа, как коллективная и общественная, так и индивидуальная и частная — настолько такое различие может иметь смысл для Спарты. Так как огромные усилия были вложены в то, чтобы внушить официальную позицию через образование и воспитание, то вполне вероятно, что неофициальная, индивидуальная и частная позиция была абсолютно такой же.

Однако когда эту новость принесли домой и семьям сообщили о погибших, родственники убитых ходили с радостным, почти восторженным выражением лица, в то время как родственники выживших, далекие от радостного возбуждения или облегчения, испытывали чувство унижения от того, что они считали двойным оскорблением: не только армия их государства потерпела поражение, но и их родственники остались живы, чтобы рассказать жалкую историю, поэтому они трусливо прятались от общественного взора в состоянии шока и ненависти к себе.

Короче говоря, спартанцы — единственные в Греции, кто принял точку зрения, что смерть является чем-то, чего следует не бояться, а скорее буквально жить бок о бок с ней и ежедневно смотреть ей в глаза. Как ты умер — здесь было не более и не менее важно, чем где бы то ни было в Греции, но только в Спарте всегда абсолютным образом подчеркивалось общественное, а не личное и не чисто семейное значение любой смерти. Поэтому несомненная важность такой позиции и поведения для кампании в Фермопилах была очевидна.

Освободившись от тяжкого обвинения в связи с Аргосом, Клеомен был впервые волен привлечь внимание Спарты к территориям по ту сторону Эгейского моря и к нарастающей персидской угрозе. Это единственный случай, когда Геродот воздает ему безусловную хвалу. В 491 году правящая аристократия стратегически важного острова Эгина в заливе Сароникос («ячмень на глазу Пирея», как его назвал Перикл) решила перейти на сторону персов: они поднесли посланцу Дария землю и воду как знак готовности подчиниться имперской гегемонии Персии. Клеомен немедленно выступил в поход и отплыл на Эгину, где встретил яростное сопротивление под предводительством аристократа по имени Крий («Баран»). Крий обвинил Клеомена в том, что он подкуплен (еще одно стандартное обвинение против спартанцев) афинянами, врагами эгинетян. Ибо, — он сказал, — если бы вмешательство Клеомена в дела союзного, но независимого государства было бы формально утверждено спартанским государством, то прибыли бы оба царя, а не один Клеомен.

Здесь Крий явно рассчитывал сыграть на известной вражде между Клеоменом и Демаратом, но, возможно, он также апеллировал к вероятному конституционному требованию, чтобы оба царя были в согласии по поводу внешней политики. Как бы то ни было, от Клеомена нельзя было так легко отделаться. Произнеся типично лаконичное замечание — «Тебе бы лучше упрятать свои рога в ножны, Баран», — он вернулся в Спарту, организовал смещение Демарата и замену его более приемлемым Леотихидом [41] Леотихид был Эврипонтидом, но лишь дальним родственником Демарата. Он также был его заклятым личным врагом, так как однажды буквально украл богатую и со связями невесту Демарата и женился на ней сам. .

Как и в аргосском эпизоде 494 года, Клеомен оказался вынужден прибегнуть к религии в борьбе против Демарата, но на этот раз он превзошел самого себя. У Спарты давно были особые отношения с исключительно авторитетным оракулом Аполлона в Дельфах, и она поддерживала прямую связь с местным жречеством через постоянных представителей при святилище, называемых пифиями. Эти пифии назначались царской властью, две из них избирались каждым из спартанских царей. Однако в 491 году пифии Клеомена не просто консультировали жриц и жрецов-предсказателей в Дельфах. Они также подкупали их, чтобы те говорили именно то, что он хотел услышать от Аполлона, а именно, что Демарат — незаконнорожденный и в юридическом смысле не является сыном своего отца, покойного царя Аристона. Более того, дельфийские должностные лица предположительно приняли взятку и вынесли желательный вердикт. В скором времени интрига великолепно сработала для Клеомена: по божественному приговору Демарат был объявлен незаконнорожденным, низложен и заменен на своем посту, а Клеомен получил свободу вернуться на Эгину, взять Крия и прочих вождей Эгины заложниками и заставить их отказаться от своей проперсидской или, по крайней мере, не антиперсидской политики. Именно за это Геродот превозносил Клеомена до небес как «действовавшего ради общего блага всей Эллады». Однако затем тщательно сплетенная интрига была разоблачена — с катастрофическими для Клеомена последствиями. Факт взятки был раскрыт, и причастные к ней дельфийцы были изгнаны со своих постов, а Клеомен, похоже, в прямом смысле слова сошел с ума.

Геродот утверждает, что он всегда был слегка тронутый, что у него не все было в порядке с головой [42] Он, видимо, правдиво пересказывал то, что ему сообщили настроенные против Клеомена информаторы, в число коих вполне могли входить потомки Демарата, все еще жившие в районе вокруг Трои в северо-западной Анатолии. . Однако говорят, что эффект разоблачения его крайне кощунственных действий и последующая добровольная ссылка в Аркадию сделали его поведение по возвращении в Спарту столь иррациональным, что власти пришли к выводу, что его необходимо посадить в колодки. Клеомен содержался под охраной илотов, но даже в безумии он был столь убедителен, что смог побудить одного из них одолжить ему кинжал, которым, как утверждают, совершил ужасное харакири, располосовав себе ноги снизу доверху.

Очень многое было поставлено на карту со смертью Клеомена: внешняя политика Спарты, ее позиция в отношениях с союзниками за границей и жизнеспособность диархии у себя дома. Поэтому, естественно, возникли подозрения, что Клеомен на самом деле не совершал самоубийства, а, став крайней обузой для окружающих, был благоразумно убран, возможно, даже ближайшими кровными родственниками. Мы никогда достоверно не узнаем этого, но мы знаем о ближайших последствиях смерти Клеомена — о том, что его место занял его младший сводный брат Леонид. В начале 80-х гг. V в., когда Клеомен умер, ему шел пятый десяток, и забавно подумать, что, если бы он остался в живых и правил бы еще лет десять или больше, то мы бы, возможно, чествовали за Фермопилы Клеомена, а не Леонида.