Пол Картледж - Спартанцы: Герои, изменившие ход истории. Фермопилы: Битва, изменившая ход истории

Однако Фукидид, величайший из преемников Геродота как историка, придерживается совсем другого тона, охлаждающего тона реализма, в своем рассказе о причинах Афино-пелопоннесской войны 431–404 гг. Он решительно приземляет ситуацию. Действительно, у него был ревнивый профессиональный интерес в том, чтобы утверждать, что все войны, случившиеся до «его» войны, были незначительными, и, возможно, он имел в виду конкретно войну Геродота. С другой стороны, рассказ Фукидида о причинах всех великих войн, а не только Афино-пелопоннесской войны, имеет привкус более убедительного прозрения и здравомыслия, нежели трагикомический продукт Геродота.

Ибо, как в начале своей Истории Фукидид говорит спартанцам устами своих афинских рассказчиков, существуют три основных мотива, управляющих межгосударственными отношениями независимо от того, является ли государство абсолютной монархией типа Персии, демократической республикой афинского образца или модифицированной олигархией, подобной Спарте. Это мотивы следующие — в обычном порядке приоритетности: стратегическая забота о коллективной безопасности государства; идеологически-психологическая забота о его статусе, репутации и чести; стремление к экономическому прогрессу и выгоде. Афиняне Фукидида выразили их более резко как страх, честь и выгода. Сочетание этих трех мотивов также объясняет, почему Ксеркс принял такое решение, а именно, вторгнуться в континентальную Грецию с целью завоевания, и почему он должен был принять это решение, а не какое-либо другое.

В своей озабоченности безопасностью империи и особенно неприятностями, которые предположительно могли прийти из-за самой отдаленной границы, Дарий в 513 году вторгся в Европу из Азии через Босфор. Позже он санкционировал завоевание Мардонием европейской Фракии. Фракийцы жили по обеим сторонам проливов — Геллеспонта (Дарданелл) и Босфора. Идея состояла в том, чтобы значительно обезопасить империю, включив в нее оба пролива. Было ли это действительно более безопасно?

Статус был случайным фактором как в личном плане, так и в коллективном. Ксеркс по крайней мере был в той же мере под сенью своего знаменитого динамичного сверхудачливого отца, как впоследствии на первом этапе оказался Александр Македонский под сенью Филиппа Македонского. Оба сына претендовали на равный статус, а Александр даже на превосходство. Но из этих двоих лишь Александру удалось оправдать свои претензии. В коллективном отношении предстояло решить досадный афинский вопрос. Поражение персов от Афин и Платей под Марафоном все еще не было изглажено, а тем более, забыто. И если Афины надо было поставить на свое место, то почему бы, пока этим занимается Ксеркс, и не остальную часть материковой Греции, чтобы научить всех континентальных греков не вмешиваться в чужие дела и даже не мечтать о том, чтобы еще раз нанести поражение Персии — урок, который они никогда не забудут?

Может показаться крайне маловероятным, что Ксеркса могла соблазнить на вторжение в Грецию перспектива дополнительной материальной выгоды. Как впоследствии Демарат довольно поэтически заметил Ксерксу, Греция и Нужда были молочными сестрами [46] Когда в 480 году Фемистокл попросил у Эгейского островного государства Андроса помощи, его жители ответили, что не могут помочь, поскольку им не позволяют это две безжалостные богини: Нищета и Несостоятельность ( Геродот . 8.111). . Еще один намек на то, что экономика не могла служить самым убедительным из аргументов, проистекает из яростного утверждения Мардония Ксерксу, что Греция — это настоящий сад, полный всяческих сортов деревьев. Это, несомненно, был аргумент, рассчитанный произвести впечатление на персидского монарха, любителя садов, но можно полагать, что по чисто эмпирическим основаниям он не был особенно убедителен. Тем не менее там были серебряные и золотые прииски, к которым можно было стремиться, а также можно было прибрать к рукам доходы от торговых рынков.

Известие о военных приготовлениях Ксеркса достигли Спарты вскоре после того, как примерно в 484 году в Сузах был отдан приказ о мобилизации. У Спарты были друзья на прибрежных островах и в городах побережья Персидской империи, а у них, в свою очередь, должны были быть контакты с центрами местных сатрапий — Сардами в Лидии и Даскилеем в геллеспонтийской Фригии к северу. В Спарте новость вызвала огромное смятение. Будучи исключительно богобоязненными и веря в небесное возмездие, многие спартанцы, включая членов политической элиты, боялись, что опустошительное нашествие персов могло быть небесной карой за их грубое нечестие. Таковым, по их мнению, могло быть убийство вестников, или посланников Дария, в 491 году. Потому что посланцы любой страны и национальности повсеместно считались священными, то есть их личности считались священными и неприкосновенными. Хладнокровно убить посланца означало навлечь на себя особо тяжелую форму религиозной нечистоты ( miasma ).

Как — спрашивали себя спартанцы — могли они очиститься от этой нечистоты, какое воздаяние и возмещение должны они выплатить Ксерксу? Казалось бы, ответ был очевиден. Они пошлют Ксерксу в ответ человеческую жертву. Если он примет ее, то, возможно, отменит всю экспедицию. Оставалась только практическая проблема: найти подходящую добровольную жертву. Геродот рассказывает, что спартанцы (вопреки своей обычной практике) проводили собрание своих воинов за собранием, и на каждом был вынесен на повестку дня только один вопрос: кто из спартанцев готов предложить себя в качестве отвратительной человеческой жертвы воздаяния Ксерксу? В конце концов ответ был найден, и о силе веры спартанцев в это решение проблемы, по крайней мере об их силе принятия желаемого за действительное, можно судить по тому факту, что не один, а два благородных спартанца предложили себя, и их предложение было одобрено Советом. Они оказались благородными более, чем в одном смысле, поскольку, во всей видимости, принадлежали к наследственной спартанской аристократии самозваных «потомков Геракла».

Спарта любит парность: два царя; два божественных символа и гаранта двух тронов в виде Диоскуров — Кастора и Поллукса; Зевс в паре с Афиной как объекты поклонения в более чем одном спартанском культе, и так далее. Но за пределами этой культурной предрасположенности и даже за пределами коллективной религиозной веры самое заметное и самое примечательное задним числом — это готовность спартанцев предпочесть благо общины, города и даже некоторой концепции «Греции» чисто личной или индивидуальной выгоде, иными словами, пожертвовать собой ради большего блага и более великой цели.