Игорь Волгин - Ничей современник. Четыре круга Достоевского

В их тандеме младший окончательно становится главным. Именно по его настоятельному призыву Михаил Михайлович оставляет ревельскую службу и переезжает в Петербург – дабы по примеру Фёдора Михайловича отдаться литературе. И именно потому, что они «в связке», Михаил Михайлович не может миновать сходбищ у Петрашевского.

Его посещения «пятниц» (равно как и кружка Дурова) довольно редки – правда, не настолько, чтобы не быть отмечены бдительным взором агента Антонелли. Его заботами Михаил Михайлович попадает в общий список: правда, без инициалов – как Достоевский- второй . Но по иронии судьбы в ночь на 23 апреля 1849 г. вместе с Достоевским- первым берут не его, а ни сном ни духом не ведающего ни о каком Петрашевском брата Андрея.

И только 6 мая власть исправляет прискорбную полицейскую оплошность. Михаила Михайловича, проведшего эти две недели в судорожном ожидании развязки, водворяют наконец в каземат Петропавловской крепости.

Кратко изъяснив на первом допросе, что у Петрашевского «собирались только для веселья» (которое кончится, однако, – о чём никто ещё не догадывается – 21 смертным приговором), арестант позднее даст более пространные показания. Он довольно безыскусно выстраивает собственную защиту – может быть, потому что против него действительно не имеется серьёзных улик. Облегчению его участи немало споспешествуют старания младшего брата, который изо всех сил выгораживает старшего, беря всю вину на себя. При этом он устрашает Следственную комиссию призраком голодной смерти всех четырёх оставленных без попечения братниных детей.

Впоследствии Достоевский публично заявит, что брат его «не дал никаких показаний, которые бы могли компрометировать других» (хотя, добавит, « знал о многом »). Найденное сравнительно недавно подлинное следственное дело М. М. Достоевского полностью подтверждает эти слова [604].

Убедившись, что подследственный – лицо в противоправительственных деяниях мало замешанное, комиссия ходатайствует перед государем об его освобождении. Государь, к счастью, не возражает. Таким образом, Михаилу Михайловичу довелось пробыть в одиночном заключении всего около двух месяцев.

В качестве компенсации за не вполне заслуженную отсидку многосемейный Достоевский-второй получает всемилостивейшее пособие в размере 200 рублей. Этот скромный акт государственного раскаяния навлёк на получателя самые мрачные подозрения, которые, как сказано, полностью опровергаются беспристрастными документами упомянутого выше следственного дела.

Очутившись на воле, Михаил Михайлович становится единственным корреспондентом пребывающего в крепости младшего брата. Посылая ему деньги, он присовокупляет к ним «полсотни заграничных цыгар», не ведая, что через несколько лет сам начнёт производить подобные изделия – как бы в отместку романтическим упованиям юности. «Я уверен, что ты напишешь нечто, далеко выходящее из круга обыкновенных явлений» [605], – ободряет он брата; пожелание сбудется очень нескоро.

22 декабря 1849 г., сразу же после «казни», брат Фёдор адресует Михаилу Михайловичу свое последнее перед сибирской разлукой письмо. Это – одно из самых сильных посланий, написанных на этой земле. «Брат, любезный друг мой! всё решено!» Он повествует о том, что пережил утром этого дня. Он не теряет надежды. «…Когда-нибудь я тебя обниму. Ведь был же я сегодня у смерти, три четверти часа прожил с этой мыслию, был у последнего мгновения и теперь ещё раз живу!» [606]Нетрудно догадаться, с каким чувством читал старший брат эти строки – он, который, повернись дело иначе, тоже мог бы стоять на эшафоте. (Через много лет вдова адресата покажет это письмо автору, и тот будет читать его «страшно волнуясь» и попросит обратно текст.)

Им ещё разрешат свидеться – на полчаса, в комендантском доме, перед тем как осуждённого закуют в кандалы и посадят в жандармские сани. Присутствовавший при том А. П. Милюков замечает, что из двух братьев страдал больше тот, кто оставался на воле. «В глазах старшего брата стояли слезы, губы его дрожали, а Фёдор Михайлович был спокоен и утешал его» [607].

Четыре года они ничего не будут знать друг о друге. Михаил Михайлович оставит не могущие его прокормить литературные занятия и, как уже сказано, займётся табачной фабрикой. Разразившаяся над братом катастрофа и его собственное полуторамесячное пребывание в крепости, очевидно, произведут на него неизгладимое впечатление. Мягкий, сдержанный, ровный, не выказывающий так резко, как брат, своего Я (его дочь не помнит, чтобы отец «когда-нибудь вспылил, сердился, кричал»), новоиспечённый табачный фабрикант делается ещё осторожнее, закрытее, суше.

Он страстно любит музыку; неплохо рисует. При этом – «чрезвычайно близорук, так что часто не узнавал на улице своих детей». Любовь Фёдоровна утверждает, что ее дядя (умерший, кстати, задолго до её рождения) с годами пристрастился к алкоголю. «Излияние жёлчи» (квалифицируемое современной медициной как цирроз печени), что стало причиной его смерти, как будто подтверждает эти слова.

Со своей стороны, дочь, Екатерина Михайловна, потерявшая отца в десятилетнем возрасте, с негодованием отвергала эту гипотезу. По её словам, отец пил «всего только в исключительных случаях» и, следовательно, «никогда алкоголиком не был» [608].

Мнение дочери (которое, конечно, может быть субъективным) подкрепляется письмом самого Михаила Михайловича от 27 января 1864 г.: «Вчера собралось у меня несколько приятелей: нужно было спрыснуть новый журнал (“Эпоху”. – И. В. ), и мы подпили. Нынче, вследствие непривычки или простуды, у меня смертельно голова болит и маленькая дрожь» [609].

Это написано за полгода до смерти, причиной которой якобы стало то, что автор письма считает для себя делом не очень привычным. Как саркастически замечает по этому поводу А. А. Достоевский (сын третьего брата, Андрея Михайловича), «некоторые представители медицины склонны считать чуть ли не классическими алкоголиками таких лиц, которые всю свою жизнь перед обедом выпивают по рюмке водки» и тогда «все Достоевские без исключения – алкоголики, ибо ни у кого из них не было органического отвращения к спирту» [610].

…Их разлука продлится ровно десятилетие: братья вновь встретятся в самом конце 1859 г. Немедленно по выходе из омской каторги в январе 1854 г. Достоевский напишет брату. Известно, однако, что такие попытки предпринимались и раньше – арестант посылал письма с оказией, когда лежал в лазарете, т. е. использовал сугубо нелегальные пути. Адресат не отзывался; лишь по окончании срока он посылает в Сибирь первые 50 рублей.

В этой связи между братьями возникает некоторая эпистолярная напряжённость. Бывший каторжник выказывает недоумение, почему за четыре года разлуки брат не написал ему ни строки. «Но неужели ты не мог писать ко мне? Это для меня очень странно и горько. Может быть, ты не просил разрешения сам; а письма разрешены. Это я знаю наверно» [611]. Он боится, что брат охладел к нему, каковым подозрением письменно делится с А. Е. Врангелем. Тот должен был доставить брату другое его письмо. Но тут, совсем как в романе, возникает интрига. Врангель по ошибке отдаёт Михаилу Михайловичу адресованный ему, Врангелю, текст, где явлена упомянутая братская скорбь. Уязвленный неблагорасположением брата Михаил Михайлович адресует в Семипалатинск свой горестный вопль: «Боже мой. Неужели я не заслужил перед тобою большего доверия к любви моей и моему сердцу. Неужели ты не мог предположить других причин, более важных, моему молчанию и вообще нежеланию писать тебе помимо официального пути» [612].