Зигфрид Фишер-Фабиан - Александр Великий. Мечта о братстве народов

Письмо заканчивается угрозой: «Если ты придерживаешься другого мнения о том, кто теперь властитель, то я еще раз жду тебя для битвы в открытом поле. И не вздумай убегать! Потому что где бы ты ни был, я все равно тебя найду».

Александр не ожидал ответа на это послание. Он требовал того, чего Дарий не мог исполнить, — разве только ценой потери своего достоинства. И тем не менее этот ответ должен был прийти.

Что нужно было предпринять после битвы при Иссе? Этот вопрос обсуждался высшим военным руководством македонян в Марафе. Следовало ли охранять то, что уже завоевано, и ждать дальнейшего хода событий? Или было бы разумнее пробиться за Евфрат, прежде чем персы успели собрать новое войско? Именно это предлагали сделать некоторые полководцы. То же самое посоветовал бы предпринять кое-кто из современных военных историков. Во всяком случае, Александру был сделан упрек в том, что он действовал без всякого плана и упустил отличную возможность окончательно уничтожить персидское государство. Это, следовательно, являлось серьезнейшей стратегической ошибкой, о чем легко говорить с высоты современного уровня познания. Стоило ли тогда поступать подобным образом — сомнительно. Македоняне все еще чувствовали угрозу с моря, и пока финикийские гавани были для них, словно стрела в теле, да и Египет прочно удерживался персами.

Александр обуздал свое явное нетерпение и обратился в сторону финикийцев, которые предоставили свой флот в распоряжение персов. Насколько мала была численность этого народа, настолько велико было его влияние: он был способен к торговле, как никто другой; не имея собственного государства, он господствовал на море между Гибралтаром и Кипром; этот народ руководствовался духом коммерции, означавшим риск и расчет. Некоторые исследователи придерживаются версии, что финикийские мореплаватели побывали в Америке еще до викингов и Колумба, и каждому известно, что они обогнули Африку. Как бы между прочим они дали нашему континенту название «Европа» и подарили нам алфавит. Эти странные люди, финикийцы, как и все, к кому благосклонна удача, были не особенно любимы на Средиземном море. Они были очень богаты, хитры, славились как мастера на все руки, но имели одну слабость: ревнивую зависть друг к другу. Тир и Сидон, Триполис и Арад, Библ, Берит (Бейрут) и Акко отказывали друг другу в масле для ламп, не давали ни одного бурдюка вина.

Александр сделал ставку на их противоречивую натуру и оказался прав. Сидонцы, когда-то жестоко разбитые полчищами персов после восстания, оставленные в беде Тиром, несмотря на обещание помочь, поторопились сдать свой город македонянам. Жители Арада также появились с золотым венком, а за ними последовали и жители Библа. При этом они не чувствовали особой радости: насколько мало любили финикийцы персов, настолько не лежала у них душа и к грекам, старым заклятым врагам; к тому же они опасались, что после того, как принесут Александру клятву на верность, возникнет угроза эллинизации. Тем не менее сидонцы с приходом Александра надеялись увидеть униженным проклятый ими Тир, а население Библа связывало с Александром надежду на возрождение былого могущества их города.

Наконец появились и посланники Тира. Их лбы не были повязаны красной лентой, как подобало просящим о покровительстве. Они совершенно не хотели отдаваться во власть новому господину. Они втайне высмеивали сидонцев, чей новоиспеченный царь раньше был садовником. «Ибо так хотел Александр, — пишет Помпей Трог, — чтобы никто не смог подумать, что это вызвано какими-то родовыми заслугами, а не исключительно милостью щедрого царя». Посланцы Тира передали македонянину настолько тяжелый золотой венок, что сразу же вызвали его недоверие. Что же скрывалось за этим чрезмерно дорогим приветственным подарком?

Он вежливо поблагодарил и высказал свое желание принести жертву божеству города Мелькарту, который был не кем иным, как тирским Гераклом, а следовательно, его предком. Это предложение Александра кому-то могло показаться только замаскированным условием сдачи города. Именно так поняли его слова в Тире, но ответили не менее изящным дипломатическим ходом. Жители этого города, в отличие от большинства финикийцев, населяли защищенную флотом островную крепость и поэтому сказали, что по достоинству оценили честь царского жертвоприношения, но он мог бы оказать Мелькарту еще более высокие почести, если бы устроил церемонию в другом храме, который «случайно» находился на материке, в Палетире. За этим предложением стоял очевидный расчет: для купцов еще не пришло время окончательно решить, чью сторону принимать — персидскую или, как в этом случае, македонскую, так как пока было неизвестно, кто же станет победителем.

Александр видел их насквозь. Ничто не могло вывести его из себя больше, чем сознание того, что — его принимали за глупца. Это уже в полной мере испытали на себе жители города Милета. Отбросив всякую вежливость, он резко потребовал от представителей Тира открыть, наконец, свои подлинные намерения. Те присмирели и стали объяснять, что они — торговцы, а торговля может процветать только в мире; нейтралитет Тира гарантирует этот мир, поэтому их ворота должны быть закрыты как для македонян, так и для персов, но против соглашения на равноправной основе они, конечно, ничего бы не имели. Эти островитяне и не подозревали, что война началась уже в то самое мгновение, когда царь молча с ними распрощался.

Впереди была самая продолжительная и упорная осада за всю историю войн, где командовали не полководцы, а инженеры.

Вначале прозвучала речь.

Командиры кавалерийских и пехотных соединений собрались на берегу, взирая на крепостные стены Тира, которые до небес возвышались из моря, словно воздвигнутые рукой циклопа. На душе у македонян было неспокойно. Им казалось, что лучше встретить врага в открытом поле, чем за рвами и бойницами; они привыкли видеть в руках своих людей мечи и копья, а не кирки и лопаты. Опыт подсказывал им, что пройдут месяцы, прежде чем город будет взят, если это вообще удастся сделать и не придется обломать зубы о проклятый, гранитный монолит, что было с Навуходоносором после тринадцатилетней осады.

«Если Тир не падет, если его гавани не перейдут в наши руки, то персы и дальше будут господствовать на море, и никто из нас не сможет отважиться, имея за спиной смертельную опасность, преследовать Дария, — так начал Александр, слишком хорошо зная настроение своих командиров. — Но если же мы штурмом возьмем эти стены, то тогда Финикия будет нашей и ее корабли покинут персидский флот, потому что какой же гребец, какой матрос захочет воевать, если он будет знать, что его родной город находится в наших руках?! Только тогда мы сможем удерживать Афины больше страхом, чем доброжелательством, и больше не будем опасаться в Греции никаких восстаний; только тогда мы сможем беспрепятственно пойти на Египет — где, как вам известно, властвуют Ахемениды».