Зигфрид Фишер-Фабиан - Александр Великий. Мечта о братстве народов

Она была родом из Эпира — дикой страны, расположенной в горах Иллирии, самой мрачной части европейского континента. Филипп познакомился с дочерью эпирского царя во время одной из таинственных ночных мистерий на острове Самофракий. Вот так описывает ее историк Иоганн Густав Дройзен в своей «Истории Александра Великого»: «Прекрасная, замкнутая, полная внутреннего накала, она была ревностно предана тайному служению Орфею и Бахусу, искусству черной магии, которым славились фракийские женщины. Во время ночных оргий можно было видеть, как она в неистовом восторге, размахивая факелом, бегала по горам. В ее снах оживали фантастические картины, которыми была полна ее душа. В ночь перед свадьбой ей снилось, что вокруг бушевала страшная гроза и ослепительная молния ударила в ее дворец, который мгновенно вспыхнул и исчез в угасающем пламени».

В то время как охрана гналась за Павсанием, Александр стоял у тела отца. Завернутый в пурпурную мантию, со скипетром, украшенным лилиями, в правой руке, с засохшей кровью на ране, прикрытой ветками оливкового дерева, — так лежал он на своем роскошном ложе. Сын отослал почетный караул. Остался только раб, который держал над усопшим красное шелковое покрывало для тени, и второй, отгонявший веером мух.

Александр просунул золотую монету между губ мертвеца. Без обола [3] Обол — мелкая монета в Древней Греции ( прим. пер .). Харон не перевезет его через реку преисподней. Не забыл он положить и медовый хлеб, которым можно унять трехглавого пса, охранявшего вход в подземное царство.

Совершеннейший из мужей, равного которому не знала Европа, был мертв. Никто не знает, о чем думал Александр в часы неусыпных бдений наедине с покойным. О дне, когда он, десятилетний, предстал с лирой перед афинскими гостями, чтобы исполнить песню о том, как знаменитый оратор Греции Демосфен называл его в узком кругу глупцом, не умеющим считать до пяти, со стороны которого Афинам никогда не грозила бы опасность, займи он трон.

И Филипп пытался в резких выражениях объяснить сыну, что недостойно будущему повелителю бренчать по струнам. Строгость, даже жестокость, как он считал, должны были стать основными принципами воспитания: скудная пища, умывание холодной водой, удары розог, упражнения в письме, чтении, геометрии, риторике с утра до вечера, охота как единственное развлечение в соответствии со словами Ксенофонта: «Кто любит охоту — хороший человек». Вместе с косулями и оленями в лесах водились и медведи, а в горах — снежные барсы, на которых охотились с копьями.

Однако отец бывал дома редко, большую часть времени проводя в военных походах. Таким образом, Александр преимущественно оставался под опекой матери, заставлявшей сына, мироощущению которого мистицизм был присущ более, чем того требовали обычаи, усердно приносить жертвы богам; во дворце его охватывал страх перед большой змеей, олицетворявшей божество. Снова и снова она рассказывала ему, что случилось при его рождении: боги пророчили, что час, когда начнутся схватки, принесет тяжелые бедствия для Азии, и Герострату, который поджег храм Артемиды в тот же самый день, это преступление удалось лишь потому, что сама богиня, подобно повивальной бабке, была в Пелле, озабоченная появлением на свет Александра.

Отец представал в его воспоминаниях фигурой страшной и грозной: шея и грудь, иссеченные шрамами, изувеченная нога, пустая правая глазница. Однако этот мрачный облик был обманчив. Благодаря отцу он познал живопись Аппелеса, скульптуры Лисиппа, мудрость Аристотеля, своего учителя.

Филипп так доверял ему, что, когда македоняне вели военные действия на Геллеспонте, передал шестнадцатилетнему сыну управление страной. Немного позже юноша получил под свое командование отряд пехотинцев, чтобы усмирить взбунтовавшееся фракийское племя и основать укрепленный пункт, которому он дал свое имя — Александрополь. П отом была битва при Херонее, где Александр вел конницу в таком неотразимом порыве, что был увенчан лаврами победителя. (Спустя столетия после этого римским туристам еще показывали дуб, у которого стояла его палатка.) Потом он уехал в Афины (город, к которому испытывал и ненависть, и любовь) — в первый и последний раз в жизни, чтобы заключить договор о мире.

А потом была свадьба отца с совсем еще юной Клеопатрой. На этой свадьбе Аттал произнес роковые слова: «Скоро македоняне получат наследника престола, в ком будет кровь наших предков, а не чужестранки».

Конечно, он имел в виду Олимпиаду, уроженку Эпира. Александр плеснул в лицо Атталу вино: «Так я для тебя бастард, охальник?» Уже на следующее утро он отправился с матерью в путь, чтобы через македонскую границу попасть в Иллирию и Эпир. Благодаря содействию нейтрального посредника спустя полгода будущий царь возвратился, а мать осталась на родине.

Александр поцеловал мертвому руку и поднялся. Перед ним лежал победитель в многочисленных сражениях: ни меч, ни копье, ни стрела не могли его сразить. Герой войн, Филипп был и покорителем женских сердец. Он имел обыкновение обзаводиться «женой» в каждом походе, а после победы рвать брачные узы. Слово «уходи» означало расторжение брака. Это называлось «законной полигамией». Кроме многочисленных наложниц, он имел и законных супруг. Они были родом из стран, с царственными домами которых он хотел установить политические связи: Аудата из Иллирии, Филинна из Фессалии, Меда из племени гетов, Фила из Элимиотии, Олимпиада из Эпира. И, наконец, Клеопатра, македонянка… Когда он ввел племянницу Аттал а в храм Афины и хор запел «Гименей, Гименей», Олимпиаде показалось, что она слышит свой смертный приговор.

Уже на следующий день злодей Павсаний был схвачен. Пробираясь через виноградник, он, слава Дионису, зацепился ногой за длинную вьющуюся лозу и свалился с лошади. Александр распорядился допросить его и подвергнуть пыткам. Тот молчал. Его прибили железными скобами к позорному столбу. Это наказание означало долгую мучительную смерть.

Павсания, как утверждают, подговорили совершить убийство, приведя аргумент: «Знаменитым становятся, убив знаменитого». В мировой истории есть тому примеры. Говоря о Цезаре, называют Брута и Кассия, вспоминая Авраама Линкольна, не обходят Джона Уилкса Бута. В одном ряду неразрывно связанных между собой имен Франца Фердинанда и Гаврилы Принципа, Махатмы Ганди и Нахурама Годзе, Роберта Кеннеди и Сирхан Сирхана называют Филиппа II и Павсания.

И вот на трагической сцене появляется Олимпиада — стремительно, словно принесенная на крыльях Зефира. Из добровольной ссылки она примчалась сюда со своими всадниками. Как гласит греческая молва, она поцеловала кинжал, пронзивший Филиппа, и украсила цветами висящий на столбе труп Павсания. Слухи и сплетни поползли по Греции. Вполне возможно, что она насыпала могильный курган и принесла жертвы в благодарность богам. Известно и то, что она намеревалась сделать в первую очередь после прибытия в Пеллу.