Зигфрид Фишер-Фабиан - Александр Великий. Мечта о братстве народов

Александр знал почему. И упреки эти никак не могли повлиять на его любовь к ней. Когда Антипатр в очередной раз в одном из своих писем пожаловался, что, дескать, Олимпиада замышляет покушение на него, Александр лаконично ответил: «Удвой число своих телохранителей. И еще: известно ли тебе, что одна-единственная слеза матери способна стереть все, что написано и в тысяче писем, подобных твоему?!». Царь и вправду был расточителен, когда речь заходила о его сподвижниках и друзьях. Только пастуху, который привел его к Персидским воротам, он дал целую тысячу талантов (это примерно соответствует 250.000 немецких марок, хотя следует отметить, что весьма затруднительно сравнивать покупательную способность валют разных эпох). Военачальников он делал, выражаясь современным языком, миллионерами, полководцев — мультимиллионерами. Он мог себе позволить такое. Благородный металл, столь почитаемый у персов, пускался в оборот. Слитки серебра превращались в тетрадрахмы с изображением Геракла, золото — хотя и реже — в дарики и статеры. А те, кому они доставались, не всегда разумно могли ими воспользоваться, как это зачастую бывает у новоиспеченных богачей. Они прибивали себе подметки серебряными гвоздиками, во время купаний пользовались миррой вместо прежнего обычного оливкового масла, обзаводились личными поварами, слугами, массажистами и всегда содержали самых дорогих гетер. Леоннат для своих атлетических упражнений возводил арены, которые посыпались песком, доставляемым из Египта на верблюдах, — песок персидских пустынь он считал слишком грубым. Менелай заказывал в Южной Италии, в городе Кумы, сети для охоты длиной до 120 стадиев (это почти 21 километр). Другой полководец пил воду исключительно из Кара-Су — реки, из которой набиралась питьевая вода, предназначавшаяся для царского двора. Солдаты уже не снисходили до того, чтобы самолично чистить и точить свои боевые клинки и стрелы, теперь это было делом их рабов.

«Царь не мог не замечать, — писал Плутарх, — что его подданные утопали в немыслимой роскоши и посвящали жизнь бездумному расточительству. Он непрестанно напоминал о том, что если сравнивать их прежний образ жизни с нынешним, то нет ничего более порабощающего, чем погрязнуть в сытости, и ничего более почетного, чем суметь обуздать собственное тело: «Неужели вы не понимаете, что основой нашего господства должно быть то, что мы никогда не станем поступать так, как поступали те, кого мы одолели?»

Но в одном оказывались едины и друзья, и враги Александра: все они признавали, что в дружбе ему не было равных. Когда Певкест, один из его телохранителей, выздоровел после болезни, Александр послал его лекарю благодарственное письмо. Вместе с врачом Павсанием он советовался, как наилучшим образом выходить Кратера. Его интерес к медицине, разбуженный еще Аристотелем, обнаруживался и в том, что он лично составлял диеты (во время походов по причине резкой перемены климата и питания у многих обострялись или возникали желудочно-кишечные заболевания, чаще всего это происходило с солдатами) и изготовлял противоядия от укусов змей. Даже когда в походе царь сам заболел и слег, он тем не менее отправил своего придворного врача невесть куда, чтобы помочь другу, которого сильно искусал лев.

Преследуя Дария, он, полумертвый от жажды, отказался от предложенной ему крестьянином кружки воды. «Как я могу пить, когда у них нет ни капли?» — заявил он, указав на своих спутников.

Когда Гефестион во время прохода по Гиндукушу трясся от холода, Александр отдал ему свой плащ.

Он оставался верен друзьям молодости даже тогда, когда они этого и не заслуживали, в чем-то перед ним провинившись. Гарпал («Хромой»), сбежавший с поля битвы при Иссе вследствие каких-то темных делишек, не только был прощен: царь доверил ему впоследствии учет добытых трофеев в Экбатанах.

В отношении придворных, стремившихся попасть в число его любимчиков, не гнушаясь предательством и наговорами на своих ближних, он оставался глух. И все же Александр не всегда умел отличать льстеца и клеветника от истинного друга. «Этот человек начинает любить варваров», — произнес как-то Каллисфен, о чем тут же донесли Александру. «Он — мальчишка, щенок», — выразился в его адрес Филота. «Победами своими он обязан Пармениону», — данный упрек также приписывают ему. Согласно пословице о том, что дыма без огня не бывает, вероятно, и это утверждение имело под собой почву.

Македоняне оставались в Персеполе в течение четырех месяцев. Это время пролетело слишком быстро для солдат, которые почувствовали себя здесь со своими вновь обретенными подружками как рыбы в воде. Но оно очень медленно тянулось для их предводителя, опасавшегося за их моральный дух.

И действительно, 120 дней — слишком долгий срок для передышки, даже если принимать во внимание, что это был период зимы, время, когда античные полководцы имели обыкновение воздерживаться от проведения каких-либо военных кампаний (но не Филипп, который, к вящему ужасу своих многочисленных врагов, день мог превратить в ночь, а декабрь в май). Александр, казалось, чего-то ждал.

Он назначил сатрапом Мифрена, оставил Мазея на посту наместника в Вавилоне, подтвердил полномочия и своего сатрапа в Сузах, не стал разрушать прежнюю персидскую систему правления, относясь к ней терпимо, — естественно, при условии, что будет признан единственным и абсолютным властелином Азии. Ничего иного он и не требовал от Дария в обоих своих письмах к нему, однако не исключалось, что, если противник выступит с предложением заключить мир, ему может быть оставлен его трон. Судя по тому, как Александр впоследствии обходился с индийскими раджами, с Великим царем вряд ли было бы по-иному. Однако никаких мирных инициатив не последовало. Напротив.

После поражения у Гавгамел Великий царь вместе с оставшимися в его распоряжении силами, включая три тысячи отборных конников-бактрийцев и, кроме того, подразделение греческих наемников (похоже, до сих пор остававшееся в целости и сохранности), отступив к Мидии, как стало известно Александру, с необычайным рвением собирал в Экабатанах новое войско, создаваемое при поддержке ядра персидской знати (среди них был и Бесс, сатрап Бактрии), царских родственников и, прежде всего, Артабаза, снискавшего безграничное уважение простых воинов. В Туран и Ариану посылались бесчисленные гонцы; ежедневно несколько тысяч скифов, бывших извечными врагами Ирана, воинов, перед которыми трепетали даже македоняне, прибывали в этот лагерь. Вести, поступавшие из Греции, говорили о том, что, несмотря на Исс и Гавгамелы, антимакедонская сторона еще не повержена окончательно: ей как раз требовалось одно-единственное поражение Александра, чтобы вновь стать прежней владычицей.