Зигфрид Фишер-Фабиан - Александр Великий. Мечта о братстве народов

Македоняне, и без того люто ненавидевшие всех, кто своим сопротивлением затягивал их возвращение на родину, не брали пленных. Ора, главный город оритов, была разрушена, и, словно в издевку, на этом месте была заложена новая Александрия, сатрапом которой был назначен Аполлофан. Леоннату, одному из семи благородных телохранителей, было приказано поддерживать порядок и организовать рытье колодцев для нужд флота. Сатрап также обязан был позаботиться о пополнении свежими силами войск, продвигавшихся в Гедросию.

Начался семисоткилометровый переход Александра через пустыню, ставший роковым в его судьбе…

Добравшись до горной гряды Талой, войско вынуждено было оставить берег моря и перейти через Томер (Хингол). Воины очутились в месте, названном шведским исследователем Свеном Гедином самым негостеприимным из всех уголков земли. Гедросийская пустыня (ныне ей примерно соответствует территория Белуджистана) встретила солдат палящим зноем, песчаными бурями и мириадами москитов. Она вынудила воинов днями бесцельно валяться под повозками, наполовину зарывшись в песок, и идти лишь ночью, когда температура падала до 35 градусов и становилась более или менее сносной. Они шли по пустыне, напоминавшей лунный пейзаж, преодолевая каждый метр по колено в песке — вверх-вниз, вверх-вниз. Тот, кто отставал, был обречен на гибель. Если кого-то покидали силы и он падал, не было никого, кто бы помог ему подняться. Лежащие проклинали безучастно бредущих мимо, желали им такого же конца и таких же безжалостных товарищей. Если кто-то, мучимый жаждой, жевал лист олеандра, он умирал в судорогах. Белый густой сок растущей здесь разновидности молочая был причиной неукротимой рвоты и поноса, от которых больной уже не мог поправиться.

Когда после стокилометрового перехода войско добралось, наконец, до воды, из-за глотка протухшей влаги началась потасовка и резня. Те, кто пришли первыми, опрометью кинулись к луже, пили, не отрываясь, лежа на животе, — так что не могли подняться и оставались лежать, отравляя остатки воды. Резали лошадей, одну за другой, мясо жадно глотали сырым, пили кровь; затем настала очередь мулов, а потом и верблюдов. Их желудки были наполнены зловонной зеленой жидкостью, которую обезумевшие от жажды воины пили с жадностью. Повозки с больными женщинами и детьми остались без тягловой силы — это было равносильно смертельному приговору.

Когда войско попыталось укрыться в вади (высохшем русле реки), оно после муссонных дождей превратилось в грозный ревущий поток, сметающий все на своем пути: животных, оружие, палатки… Сотни людей, еще недавно погибавших от жажды, нашли смерть в воде. На смену жажде скоро пришел голод. Зерно, которое толкли в ступах, чтобы варить из него кашу или печь лепешки, было на исходе. Если кто-то находил в сумке мертвеца сушеный инжир, он мог считать, что ему невероятно повезло. Где же было продовольствие, прислать которое надлежало Аполлофану? И где же был сам Александр?

Он, державший в покорности множество врагов, не мог справиться с собственными воинами и вынужден был смотреть, как разрушается порядок, как солдаты не повинуются своим командирам, как в борьбе за выживание каждый надеялся только на себя. Когда в одном из бедных селений интенданты нашли спрятанное зерно, его погрузили на повозки, опечатали царской печатью и отправили на побережье, где строились продовольственные склады для флота. Едва повозки удалились на несколько миль, печати были сломаны и охрана во главе с командиром вспорола мешки.

Злая ирония судьбы заключалась в том, что пустыня, днем и ночью забиравшая все новых и новых людей, дивно благоухала. Очень сухой климат был благоприятен для роста миртовых кустарников, достигавших невиданных размеров; их смола дома ценилась на вес золота. Большую ценность представляли собой растения, из корневища которых добывали нард, использовавшийся для приготовления мазей, и желтые шарики смолы босвелии, из которой делали ладан. Финикийские купцы, сопровождавшие войско, наполняли свои мешки, несмотря на все тяготы пути, — и теряли все, как только их лошади или мулы погибали. Повозки обоза с богатой добычей индийских земель ярко полыхали. То, что не было сожжено, оставалось на обочине дороги, заносилось песком, который, словно саваном, покрывал и множество трупов, лежавших повсюду.

Переход через Гедросийскую пустыню сравнивают с бегством Наполеона из Москвы: тот же дикий хаос, разгул жестокости, когда человек человеку — волк, но и то же трогающее душу проявление любви к ближнему и товарищества. Но сравнение явно хромает, когда речь заходит о главных действующих лицах. Если корсиканец бросил армию, бежал в санях и нашел в Варшаве пристанище под чужим именем, то Александр делил со своими воинами все тяготы перехода, нужду и лишения. Он не пил, если им было нечего пить, шел пешком, если им приходилось идти, голодал вместе с ними.

Отряды, посланные на берег моря для разведки, вернулись с неутешительными новостями: и там простирается та же безводная, бесплодная, выжженная степь, по которой разбросаны хижины, построенные из костей китов и ракушек. Обитают в них примитивные существа, которых трудно назвать людьми, питающиеся остатками китов, выброшенных на берег, и повсюду мерзко пахнет протухшей рыбой. И тем не менее единственная возможность спастись — это держать курс по направлению к берегу. Теперь они шли на юго-запад, через высокие дюны, которые выглядели настолько одинаково, что проводники из местных жителей однажды утром появились у шатра Александра и сознались: «Мы не можем найти дорогу».

Александр велел высечь их, отобрал тех солдат и командиров, которые все еще казались сохранившими силы, и поскакал на юг, определяя путь по звездам. На третью ночь в лицо им подул соленый ветер. Всего пять человек из его сопровождения остались в живых. С ними он достиг, наконец, берега близ Пасни, остановил коня и долго, не веря глазам своим, смотрел на пенную полосу прибоя. В песке под раскидистыми пальмами они вырыли мечами ямку. Там была вода. Не горькая, не соленая — невыразимо вкусная, чистая пресная вода. Теперь 320 километров марша до Пуры (Бампур?) показались солдатам прогулкой. На полпути им повстречался караван с продовольствием, посланный сатрапами, получившими тревожное известие от Александра. Они были в пути шестьдесят дней.

По словам македонских ветеранов, все тяготы, выпавшие на их долю за все время азиатского похода, не идут ни в какое сравнение с теми, что им пришлось вынести в Гедросии. Большинство из них с честью вышло из этого испытания, хотя многим было уже под шестьдесят, — феномен, прежде в античных армиях неизвестный. Наибольший урон смерть нанесла восточным подразделениям и обозу, где жертвами стали женщины и дети. Гетайры, царские щитоносцы, лучники, пешие воины, которых боялись на востоке, как огня, вряд ли пробуждали подобные чувства в жителях Пуры сейчас, когда они вступали в город. К ним испытывали, скорее, жалость. Некогда блестящие, непобедимые, сейчас они были беспомощны, побросав оружие в пути; некоторые опирались на грозное копье, как на палку. Те, кто еще мог ехать верхом, тряслись на дохлых клячах. В город вошли молча. Силы природы одолели армию, победить которую не мог никто.