Зигфрид Фишер-Фабиан - Александр Великий. Мечта о братстве народов

Так оно и было. Когда слухи о смерти царя распространились среди воинов, они начали жаловаться и спрашивать своих командиров, кто теперь поведет их назад, домой, по землям, опустошенным ими же, по странам, народы которых они поработили и которые теперь осмелеют, прослышав о смерти непобедимого полководца, и нападут на них, а значит, никто, никто из них больше не увидит родные края… Уверениям командиров, что царь-де еще жив, они не верили. Письмо, написанное рукой тяжелораненого Александра, солдаты сочли фальшивкой. Командиры были вынуждены доставить его на корабле в полевой лагерь, расположенный на Гидраоте и Акесине. Происшедшее там убедительно доказывает, что войско — это Александр, а Александр — это войско.

«Когда корабль приблизился к лагерю, он повелел, возлежа на ложе, убрать занавеси на кормовой части верхней палубы, чтобы все могли видеть его.

Но они закричали: «Это его труп! Они привезли нам его труп, чтобы мы погребли его!». Тогда он вдруг поднял руку и поприветствовал их. И они закричали и воздели руки к небу, и из глаз их хлынули слезы счастья, на которое они уже не надеялись. Когда корабль причалил к берегу, телохранители принесли ему носилки, но он потребовал привести своего коня. Он доскакал до своего шатра и слез с коня, чтобы все видели, что он может стоять на ногах. Со всех сторон устремились к нему воины, трогая его руки, колени, его одежду», — писал Арриан.

Полководцы доставили своего царя туда, где реки Пенджаба сливаются и впадают в Инд. Они поставили на корабле руль, чтобы шум весел не нарушал покой Александра. Но само слово «покой» было ему ненавистно. Несмотря на слабость, он приказал заложить здесь новую Александрию. Казалось, это место было создано для утверждения власти над землями, лежащими окрест, и для развития торговли между Востоком и Западом. Удивительной была быстрота, с которой росли стены, возводимые тысячами местных жителей, согнанных на работы, и солдатами, которые не могли уже принимать участие в военных действиях. С поразительной скоростью прокладывались дороги, сооружались верфи.

Возлежавший на ложе Александр с удовлетворением воспринял появление маллийцев, гордых и в несчастье, готовых покориться при условии, если он оставит им независимость — их достояние еще со времен Диониса. За ними последовали посланцы и других народов. На лугу перед царским шатром бедные чиновники не успевали регистрировать все новые дары: тигровые шкуры, слоновую кость, жемчуга, драгоценные камни, черепаховый панцирь, змеиную кожу, синдийскуто сталь, а также боевые колесницы с полной упряжью, грузовые корабли, прирученных хищных животных, боевых слонов. Лучшей гарантией того, что клятвы верности, данные Александру, будут выполнены, являлись юноши из наиболее знатных родов, которые сами предложили себя в качестве заложников.

Врачи пытались как-то изолировать больного, который по ночам кричал от боли. Друзья заботились о том, чтобы плохие вести до него не доходили. Но никто не смог ничего сделать, когда у его ложа вдруг появилась Роксана. Тот, кто следит за событиями тех лет, мог подумать, что дочь князя Оксиарта, в которую Александр влюбился, против своего обыкновения с первого взгляда, позабыта им. Он действительно не видел ее уже несколько месяцев и только теперь узнал о смерти своего сына, которого родила ему Роксана.

Печальные вести принес Оксиарт с запада: до греческих поселенцев в Бактрии и Согдиане, бывших воинов Александра, дошла весть о его гибели. Они тысячами снимались со своих мест и двигались на родину, в Элладу; среди иранцев южнее Гиндукуша, в Арахозии и Дрангиане тоже неспокойно. Евмен, начальник канцелярии и издатель эфемерид, сообщил, что в казне армии не хватает звонкой монеты. И еще нужно было известить Аристотеля о судьбе его племянника, который, как нам известно, нашел свою смерть — то ли от руки злодея, то ли вследствие болезни. Так или иначе, это было преступление.

Едва успев выздороветь, Александр вновь сел на свою триеру — ночью, чтобы никто не видел, что он опирается на чью-то руку. Надежда на то, что капитуляция маллийцев и оксидраков образумит и другие народы, оказалась напрасной. Чем дальше на юг продвигалось. войско, тем упорнее становилось сопротивление, возглавляемое брахманами, призвавшими к национальной освободительной войне. На землях Самба, Содра, Массана, Мусикана, Прая жители оставляли свои города и селения, укрывали женщин и детей в горах и выступали против ненавистных завоевателей. Поскольку многие пришельцы считали себя неуязвимыми для железа, индийцы смазывали наконечники стрел змеиным ядом. Тот, в кого попадала такая стрела, умирал в страшных мучениях. Попавших в плен бросали в клетку с тиграми или под ноги слонам. Македоняне платили тем же — око за око, зуб за зуб. В каждом индийце, оказавшем сопротивление, они видели злоумышленника, из-за которого желанное возвращение домой отодвигалось все дальше и дальше. Брахманов распинали на крестах, которые выставляли перед городскими воротами. «Повсюду огонь, опустошение, резня, — писал Диодор. — Цветущие некогда края превратились в пустыню. Над селениями кружат стервятники, в руинах хозяйничают гадюки». Но террор и на этот раз не достиг своей цели. Никто больше не верил обещаниям, что волос не упадет с головы того, кто останется в своем доме, и что пощадят даже тех, кто выступал против войска Александра с оружием в руках.

Летом 325 года до н. э. пробил час человека, имя которого время от времени вскользь упоминалось летописцами, но его фигуру затмевали такие сподвижники Александра, как Гефестион, Кратер, Птолемей, Парменион, Филота, — что, впрочем, неудивительно, если принять во внимание особенность его характера. Ведь о нем пишут как о муже непритязательном, простом и скромном. Речь идет о Неархе, сыне Латима из Лато, что на Крите, друге юности Александра. После свадьбы Филиппа с Клеопатрой он оказался в ссылке; в самом начале похода в Азию стал сатрапом Ликии и Памфилии, позднее командовал элитными войсками агриаи и царскими щитоносцами и стал, наконец, в Буцефале, как уже было упомянуто, командующим речной флотилией. Неарх был, как, пожалуй, и Парменион, верен своему царю, но не раболепствовал, возражал Александру, если считал это необходимым, имел свое мнение и отстаивал его, что было не так просто н придворном окружении. Уже только поэтому он выделялся среди полководцев македонской армии как личность незаурядная, вызывающая интерес.

В Паттале, городе, стоящем в дельте Инда (сегодня Хайдарабад), до которого, наконец, добрались участники экспедиции, продолжавшейся девять месяцев, Александр призвал его в себе. С верфей доносился стук молотков и топоров, визг пил — здесь работали день и ночь и строили корабль за кораблем. Неарх оставил очень яркое описание их беседы. Царь спросил, не знает ли он человека, который мог бы командовать флотом в сто кораблей, и не каким-то там речным, а настоящим, который будет бороздить океан, простирающийся между устьем Инда и Персидским заливом. Конечно, корабли не настолько совершенны, чтобы пуститься в такое плавание, а матросы полны страха перед морскими чудовищами. И на этом месте должен быть человек, чувствующий себя в море как дома, умеющий ориентироваться по звездам, владеющий ремеслом морехода, человек, на которого люди будут смотреть как на своего командира и которому будут доверять.