Зигфрид Фишер-Фабиан - Александр Великий. Мечта о братстве народов

Будучи уверенным, что он ниспослан небом для примирения всех живущих на земле, он заставил всех пить из одной чаши дружбы. Он перемешал нравы, обычаи и уклады народов и призвал всех считать своей родиной всю землю. Все честные люди должны чувствовать себя родственниками, а злых они исключат из своего круга».

Это раннее произведение историографа эпохи Рима называлось «О счастье и добродетели Александра», и не удивительно, что приведенный фрагмент кажется преувеличенно восторженным. Вряд ли при переправе через Геллеспонт Александра заботил мир между народами. К осознанию этой проблемы его привел опыт, обретенный на пути длиной в десятки тысяч миль. Именно он заставил Александра понять простую истину: одни македоняне завоеванную империю не сохранят, но они сумеют сделать это вместе со своими врагами иранцами. А такое сотрудничество оказывалось возможным лишь в случае отказа его земляков от реакционного национализма. Теперь уж нельзя было видеть в персах варваров. Следствием новых воззрений Александра было создание смешанного войска, появление смешанного населения в новых, основанных им городах, поощрение смешанных браков. Во время общего жертвоприношения и молитвы в Описе он просил о ниспослании македонянам и персам равноправного партнерства и о возможности вхождения в эту новую общность и других народов своей империи. И из этого, как ночь за днем, следует, что все народы подлунного мира должны жить в согласии.

Политической необходимостью была продиктована идея, вернее, мечта Александра: все люди — братья.

А как братья могут жить в мире, если не убеждены в том, что все они дети одного отца, одного бога? Не обязательно Зевса, Ахурамазды, Аммона, Митры — это царь провозгласил еще раньше (религиозная терпимость всегда была характерна для него), как и то, что он предназначен богом для примирения народов. Слияние, единение, братание постепенно превратились в его политическую программу, которой не суждено было осуществиться. Она стала его. завещанием.

Англосаксонские историки создали образ гуманного Александра, который пришел, чтобы осчастливить мир, и которому грезилась идея всеобщего братства. Несколько идеализированный образ, не все в нем документально подтверждается. Но штрихи, которыми он создан, сильны и убедительны, и если приглядеться повнимательнее, то, подобно проявляющимся на свету водяным знакам, проступает портрет человека, изменившего мир.

Если все люди — братья, они должны жить друг с другом в гармонии сердца и души. «Вне всякого сомнения, у него не было четкого плана действий. Это была мечта, но мечта более великая, чем все его завоевания. Мечтали об этом многие, но честь первым из известных нам людей высказать свое убеждение в том, что все люди — дети одного бога, принадлежит ему. Благодаря гармоничному единству грез и реальных действий возникла новая концепция мира, в котором был один бог и одна нация».

Для Александра это была заветная цель. Было ли что-либо более важное, нежели примирение Востока с Западом? Мы подчеркиваем: поставить перед собой задачу навсегда устранить расовые предрассудки мог только фантазер. Но сколь безнадежно-беспросветной была бы жизнь без такой мечты, без утопии! Мечта Александра растворилась в хаосе войн, которые велись дидохами из-за его наследия. Тем, что утопические идеи Александра вообще стали нам известны, мы обязаны философам, которые подхватили и развили их. Они учили, что конечной целью развития должна быть единая, общечеловеческая общность. Зенона, основавшего в Афинах школу стоиков, не в последнюю очередь вдохновили на создание его учения о космополитическом идеализме именно идеи Александра. «Огонь, зажженный Александром, долгое время лишь тлел. Может быть, он и сегодня только тлеет, но он никогда не угасал, и погасить его невозможно», писал Тарн.

Экбатаны, древняя столица Мидии, в начале октября 324 года до н. э. сияла красотой. Снег на вершине Оронта, ветви деревьев, гнущиеся под тяжестью плодов, зубцы стен и башни дворцов были достойным обрамлением празднеств в честь Диониса, проходивших в то время здесь — так же, как на родине. Правда, во дворце Солнца недоставал о множества золотых кирпичей, похищенных македонскими комендантами, хозяйничавшими здесь раньше. В один из этих благословенных осенних дней царь наблюдал за спортивными состязаниями, аплодируя атлетам-борцам. Место рядом с ним пустовало, и каждый знал, почему: вот уже восемь дней, как больной Гефестион не вставал с постели. Появился гонец, прибытия которого Александр так боялся.

Уже через несколько минут царь спешивался перед ракадами дворца. Слишком поздно… Гефестион был мертв. Александр похоронил уже не одного соратника, но смерть друга его юности из Пеллы, с которым он вместе рос, познавал науки у Аристотеля, а у Филиппа учился обращаться с оружием, друга, с которым десять лет сражался бок о бок, была для него тяжелым ударом. «Он тоже Александр», — помнится, успокаивал он мать Дария, когда она бросилась ниц перед Гефестионом, а не перед ним, царем. Поистине, Гефестион был его alter ego , его вторым «я».

Печаль его была безмерна. Кто виноват? Где врач? В амфитеатре. Главкия привели. Он клятвенно уверял Александра в своей невиновности, и он действительно был невиновен, потому что вопреки всем врачебным предписаниям больной не постился, а объедался, пил не воду, а вино, причем в чрезмерных количествах. При его болезни (позднее говорили о тифе) это было в высшей степени неразумно. Но никакие уверения Главкия не помогли: он был отдан в руки палача.

И вновь повторилось все то, что последовало за смертью Клита: три дня Александр не отходил от мертвого друга, проклинал Асклепия (как утверждали перипатетики, он даже приказал сравнять храм бога врачевания с землей), остриг волосы, как Ахилл, обривший голову в знак скорби по своему возлюбленному другу Патроклу, запретил игру на флейте, танцы, искусство лицедеев по всей стране, велел погасить священный огонь и послал отряд всадников в оазис Сива, чтобы те задали Зевсу-Аммону вопрос: можно ли почитать усопшего как бога?

«Не как бога, но как героя», — был ответ.

В окружении Александра печаль была притворной. Гетайры в большинстве своем не любили Гефестиона. Евмен и Кратер даже ненавидели этого льстеца, красавчика, наушника, каковым они его считали. Когда Александр велел им соорудить в Вавилоне для Гефестиона гигантский погребальный костер и гробницу выше вавилонской храмовой башни, а также пригласить для погребальной процессии три тысячи певцов и музыкантов, они выполнили поручение, сокрушаясь про себя по поводу гигантомании Александра. Со скрежетом зубовным Евмен выделил из государственной казны 10.000 талантов на постройку самой колоссальной усыпальницы всех времен.