Зигфрид Фишер-Фабиан - Александр Великий. Мечта о братстве народов

Усилия Александра слить македонян и персов, равно как и другие народы, в единое население империи пошли прахом после его безвременной кончины. Восемьдесят восемь из восьмидесяти девяти гетайров покинули своих персидских жен, доверенных им Александром. Лишь Селевк остался со своей Апамой, которая была родом из Бактрии. Многие из наемников, поселившихся в городах Восточного Ирана, попытались вернуться на родину, как это уже было, когда пошли слухи о смерти Александра на земле маллийцев. Наемники избегали женитьбы на местных женщинах. И остается лишь догадываться, удалось ли бы когда-нибудь реализовать идею слияния, вернее, подойти к ее реализации. С уверенностью можно сказать следующее: торговля, процветающая по всей империи, отлаженная система денежного обращения, новые города и завоеванные рынки и, прежде всего, массовая миграция — все это не могло пройти бесследно. Нельзя забывать о том, что многие планы царя только начинали претворяться в жизнь, когда смерть унесла его. И невозможно переоценить его идею ассимиляции в то время, когда властитель дум Платон утверждал, что все варвары, и в первую очередь персы, — враги, и превратить их в рабов или даже истребить — это нормально.

Но вернемся в Сузы, где эйфория воинов по поводу кошельков, туго набитых благодаря богатому приданому своих невест, исчезла в тот момент, когда глашатай объявил: каждый, у кого есть долги, должен явиться к казначею и предъявить свои долговые расписки, вслед за чем ему на месте выплачивается необходимая сумма для покрытия долга, как бы велик он ни был. То, что должно было вызвать восторг, возымело обратное действие: воины собирались в палатках, шептались и скоро пришли к единому мнению, что им готовится ловушка. Что же еще мог задумать их полководец, как не попытаться таким образом поймать тех, кто задолжал торговцам, сопровождавшим армию, взял кредиты и вообще растранжирил свое жалование? Понадобилось новое оповещение — о том, что деньги получат и те, кто не хочет называть своего имени. Только теперь они вышли из своих укрытий и столпились вокруг столов с золотыми и серебряными монетами. Толпа была многотысячной, потому что большинство воинов жили не по средствам.

Среди них был и один из командиров, Антиген, старый рубака, присвоивший по фальшивой долговой расписке 10.000 драхм. После разоблачения он был разжалован и наказан, принял бесчестье близко к сердцу и хотел свести счеты с жизнью, бросившись на свой меч.

Александр потребовал от Антигена отчета, проявил строгость, но подчеркнул, что высоко ценит храбрость — при условии, что она превосходит алчность; потом вернул старику его должность и приказал казначею, уходя: «Выдай ему, сколько попросит». Это всего лишь мимолетная запись на полях, оставленная Диодором, но не упомянуть о ней невозможно — настолько это было в духе Александра, насколько не вяжется с образом ни одного другого властителя античности.

Приданое сожительницам воинов, выплата долгов последних (одна лишь она поглотила 10.000 талантов) были, по сути дела, не чем иным, как попыткой подкупа солдат и командиров. Царь чувствовал, как их раздражает появление в армии иранцев, которых становилось все больше. Болезненно воспринимали они назначение персов на командные посты; даже в элитных подразделениях, служба в которых всегда была привилегией македонской аристократии (как в феодальной агеме — пешей гвардии), появились представители бактрийской, парфянской, арахозской знати. Эти персы, которых побеждали в каждой битве, получали даже высшие награды. Что, они участвовали в марше смерти по Гедросийской пустыне? Или, может быть, дрались на Яксарте со всадниками-степняками? Или стояли насмерть против слонов царя Пора?

Однажды утром тридцать тысяч молодых иранцев вошли в свой лагерь, находившийся перед городскими воротами. Согласно приказу их еще в 331 году до н. э. собрали со всей страны, обучили греческому языку и умению обращаться с новейшим македонским вооружением. Для любого македонянина это было не самое приятное зрелище: юнцы хвастались своим македонским оружием, а военные упражнения выполняли так, будто сами придумали македонскую фалангу. Их называли «эпигонами» — последователями, и нетрудно было догадаться, за кем они должны были следовать. Этот царь, постепенно проникавшийся обычаями и образом жизни их народа, все больше превращался в азиата.

Атмосфера была взрывоопасной, и взрыв произошел здесь, в Описе. Поводом снова послужила мера, направленная на благо солдат. Царь отпускал на родину около десяти тысяч — тех, кто получил на войне ранения, из-за которых стали непригодными к военной службе. Александр щедро наградил каждого из них пятнадцатикратным годовым жалованьем. Но едва они получили приказ об увольнении из армии, перед царским шатром собрались македонские воины и командиры. Они хотели знать, смогут ли все когда-нибудь вернуться домой или они обречены остаться в этой Персии навсегда, вдали от родины и своих семей.

Царь, поднявшийся на возвышение с восемью телохранителями, не успевает и слова сказать. Толпа в ярости кричит, обвиняет его, упрекает в том, что своих варваров он любит больше, чем македонских соратников, которые ради него страдали, шли на гибель, проливали кровь. А потом он услышал слова, больно ударившие его: «Веди свою войну дальше один, отец твой поможет тебе!» Это была неприкрытая издевка, потому что под отцом подразумевался не кто иной, как Зевс-Аммон.

В бешенстве Александр спрыгивает вниз, в толпу, хватает одного из самых яростных крикунов, велит увести его: «Этого! И этого! И этого тоже!» Их тринадцать — тех, кого уводят и топят в Тигре. Перед возвышением стоит грозная толпа из тяжеловооруженных солдат, за жизнь Александра в этот момент никто не дал бы и обола, и тем не менее никто не осмеливается напасть на него. Кажется, аура, излучаемая этим человеком, защищает его.

Александр снова поднимается на возвышение. Стало очень тихо. Ветераны, изуродованные боевыми шрамами, поседевшие в боях, стояли и ждали, что скажет им их полководец. Речь, которую произнес Александр, дошла до нас в изложении Арриана и Плутарха. Они, в свою очередь, основываются на свидетельстве Птолемея, присутствовавшего при обращении Александра к своим воинам. Мы согласны с корифеем Дройзеном, мудро полагавшим, что ему все равно, совпадает ли каждое переданное слово с действительно произнесенным, потому что основные мысли а они достоверны — заслуживают того, чтобы быть приведенными.

«Македоняне! Кто из вас может сказать, что он сделал для меня больше, чем я для него? Пусть покажет мне свои шрамы, а я покажу ему свои. Мечами и кинжалами нанесены мне раны в единоборстве с врагом, стрелами попадали в меня не раз, ударов дротиком и камнями не счесть! С вами вместе я питался травой, пил гнилую воду, жил в землянках, с вами вместе меня заносил снег в горах и песок в пустыне. Я вел вас от победы к победе, я сделал вас богатыми — вас, живших дома в хлевах вместе с козами.