Оскар Шервин - Шеридан

Трагедийный дар и впрямь является сильнейшей стороной таланта миссис Сиддонс, его альфой и омегой. Ее игра становилась большим событием в жизни всякого, кому посчастливилось увидеть ее на сцене. Каждое ее выступление заставляет женщин плакать навзрыд, а мужчин — вытирать слезы. Кристофер Норт говорил, что ее игра вызывала у зрителей «божественное воодушевление, благоговейный трепет». Столь же восторженно отзывался о ее игре и Хэзлитт: «То была настоящая богиня или прорицательница, вдохновляемая богами. Какая сила исходила от ее чела, какие чувства исторгала ее грудь, эта обитель страстей!» Более вразумительна, чем эти восторженные излияния, оценка Тейта Уилкинсона, который заявил: «Если вы спросите меня: «Что такое королева?» — я отвечу: «Миссис Сиддонс!» Идеал Кембла — мраморная статуя резца Фидия, идеал его сестры — мраморная статуя резца Праксителя.

Миссис Сиддонс щедро наделена одной главнейшей добродетелью, которой недостает столь многим ее сестрам по профессии, — и никакой другой! Она великая актриса, но очень тяжелый человек. Ее преувеличенная стыдливость непомерна; костюм юноши, который она носит в роли Розалинды, не поддается описанию: он не имеет никакого сходства ни с мужским, ни с женским одеянием. По самим своим природным данным миссис Сиддонс явно не создана для этой роли. Ее Розалинда может быть и веселой, и женственно нежной, но она начисто лишена игривого лукавства — не потому, что актриса неправильно трактует роль, а потому, что ее лицо неспособно принять игриво-лукавое выражение. Трудно себе представить женщину, более далекую богеме; ни национальный характер, ни привычки ирландцев ей не импонировали. В Дублинском театре ее шокировали добродушные шутки и комические выходки зрителей, которые могли выкрикнуть из партера: «Сэлли, радость моя, как поживаешь?» — или вдруг пуститься в пляс.

Ее репутация в частной жизни безупречна, и она неизменно пользуется глубоким уважением друзей и высшего света. Хораса Уолпола она превратила в почтительного своего поклонника. Вашингтон Ирвинг находил, что она изо всех сил старается быть любезной, но все равно напоминает ему славных рыцарей Вальтера Скотта, которые

По части пылких чувств она совершенно неприступна. У нее множество поклонников, но она не допускает, чтобы хотя бы один из них стал возлюбленным. Шеридан говорит о ней: «С таким же успехом можно ухаживать за архиепископом Кентерберийским».

С ней скучно разговаривать: беседа ее напыщенно-серьезна, сентенциозна, холодна. Говорит она с тягучей медлительностью, словно произносит заранее подготовленную речь. У нее, так же как у ее брата Джона, наблюдается склонность переходить время от времени в обыденном разговоре на ритмизованную прозу. Покупая отрез миткаля, она таким трагически-трепетным голосом спрашивает: «А это не линяет?» — что продавец отшатывается назад, напуганный сим взрывом эмоций. Ее сосед по столу лишается дара речи, когда она адресуется к нему с такой вот тирадой: «Я крайне невежественна, но жажду знаний; скажите, бога ради, что это за рыба?» На одном из устроенных ею приемов можно было увидеть такую картину: миссис Сиддонс с высокомерным выражением на лице молча стоит рядом с герцогом Веллингтонским, ожидая, чтобы он заговорил первым.

Кто-то рассказывал в ее присутствии грустную историю о каком- то чиновнике, который неожиданно умер в своем бюро; миссис Сиддонс, по-видимому, не знавшая всех значений этого французского слова, воскликнула: «Бедняга! И как он только туда забрался?»

Миссис Сиддонс исполнена решимости как можно больше зарабатывать, чтобы обеспечить своих детей. Свои дела она вела ловко и расчетливо, ссорилась из-за денег со своими дублинскими антрепренерами и приобрела в довольно широких кругах репутацию скупердяйки. Поначалу пределом ее мечтаний был капитал в 10 тысяч фунтов стерлингов, но она давно уже скопила сумму вдвое большую.

Шеридан позволяет себе вольности по отношению к миссис Сиддонс. Как-то раз, когда она садится вечером в экипаж, чтобы ехать из театра домой, он неожиданно впрыгивает в карету вслед за ней. «Мистер Шеридан, — говорит она, — надеюсь, вы будете вести себя благопристойно, соблюдая все правила приличия; если вы их нарушите, я немедленно опущу стекло и попрошу слугу выставить вас вон». Шеридан ведет себя вполне благопристойно, но, как только карета останавливается у ее дома на Марлборо-стрит и лакей открывает дверцу, «этот бессовестный негодник, подумать только! — рассказывает миссис Сиддонс, — поспешно выскочил из кареты и бросился прочь, как если бы он хотел скрыться незамеченным».

На сцену большими шагами выходит высокий, величественный, властный воин. Половина публики разражается громкими аплодисментами, другая половина — еще более громкими свистками и воплями. «Долой! Прочь! К черту эти шотландские штучки!» — орут зрители, и вот уже весь зал подхватывает этот клич. Нет, зрители не освистывают крупнейшего британского трагика, играющего Макбета, — все это лишь протест против подлинной шотландской шапочки с орлиным пером, которую он осмелился надеть вместо головного убора, разукрашенного страусовыми перьями, в каковом обычно появлялся на сцене Макбет.

Начинается новая сцена, и вот перед нами появляется, читая роковое письмо, леди Макбет в исполнении величественной миссис Сиддонс. Актрису встречают взрывами аплодисментов; рукоплескания то утихают, то возобновляются с новой силой, и так — семь раз; количество таких взрывов, тщательно подсчитанное, служит мерилом преклонения перед ее славой. Внезапно нетерпеливо шумевшую до сего момента публику охватывает дух идолопоклоннического обожания. Зрители, затаив дыхание, ловят каждое ее слово: не потому, что они увлечены пьесой, а из спортивного стремления уловить момент, когда можно разразиться аплодисментами. Долго ждать не приходится. «Избрать кратчайший путь!» — произносит леди Макбет леденящим душу голосом, в котором уже слышен намек на все дальнейшие преступления. Неистовый восторженный крик с галерки и вслед за этим — гром рукоплесканий. Итак, первый момент отмечен — получено первое «очко». Счет открыт. Вот теперь пошла настоящая игра. При каждом знакомом проявлении гения зрители хлопают, топают ногами, восторженно кричат. Возбуждение и интерес публики резко спадают, когда сцена занята другими актерами. Эти произносят или, вернее, выкрикивают свои реплики так, словно отбывают какую-то неприятную обязательную повинность. В их ролях мало выигрышных моментов, так что зачем стараться? Пьеса медленно движется к завершению, зрители то скучают и переговариваются, то, захваченные великолепной игрой главных исполнителей, целиком превращаются в зрение и слух. В знаменитой сцене, в которой мы видим леди Макбет ходящей во сне, неистовые аплодисменты раздаются чуть ли не после каждой строки. Однако на дальнейшее у зрителей не остается никакого терпения. Спектакль кое-как доигрывается под шуршание шелков и веселый говор расходящейся публики.