Владислав Иноземцев - Бесконечная империя. Россия в поисках себя

Все эти процессы — от появления греческих городов по окраинам средиземноморского бассейна до основания в Америке новых обществ, построенных по европейским «лекалам», в которых, как подчеркивают исследователи, основополагающей целью является «не эксплуатация местного населения, а его замена [колонистами]» [358], — можно назвать поселенческой колонизацией [359](этот термин сегодня является в западной историографии даже не самым распространенным, а, по сути, общепринятым). Принципиальное отличие колониста от эмигранта в свое время прекрасно сформулировал С. Хантингтон, писавший, что колонисты ( settlers ) создают «колониальное общество в прямом и исконном смысле слова „колония“, которым обозначается поселение, созданное людьми, покинувшими свою историческую родину и перебравшимися в иное место с целью основания нового общества на отдаленных землях (курсив наш — А. А., В. И. )», тогда как иммигранты ( immigrants ) «не создают нового общества… но только перемещаются из одного общества в другое» [360]. Именно такой и была колонизация, начатая жителями Московии в середине XVI века — практически одновременно с началом испанской экспансии за океан (по знаменитой классификации Д. Филдхауза, ее можно было вполне отнести к «чисто поселенческой ( pure settlement )» и отчасти к «смешанной ( mixed )» [361]), так как московиты активно использовали труд и умения местных жителей.

История московской экспансии на восток достаточно хорошо известна (мы подчеркиваем тут слово «московской» по двум причинам: с одной стороны, потому что ее движущей силой были прежде всего выходцы из Московии и русского Северо-Запада, казаки, «служилые люди» и предприимчивые дельцы [362]; с другой стороны, в противоположность новгородским экспедициям в Сибирь, которые в XI–XII веках носили в основном коммерческий, а не захватнический, характер [363]). Обычно стартом экспансии считают поход казацкого атамана Ермака в Сибирь, т. е. на территорию, расположенную уже за Уральским хребтом (это событие датируется 1581–1582 гг. и предполагает завершение к тому времени освоения всего восточного Поволжья и западных приуральских территорий). Войны с Сибирским ханством, одним из осколков Орды, заняли около 20 лет и завершились Ирменским сражением в 1598 г. [364]Далее колонисты покатились на Восток со все возрастающей скоростью, проделав за полвека путь более чем в 5 тыс. км и достигнув в 1648 г. Берингова пролива [365]. Традиционно в советской историографии, которая стала основой и новой российской, считалось, что «освоение» или «присоединение» Сибири и Дальнего Востока не следует считать «колонизацией» [366](западные исследователи прямо отмечают, что если царская Россия не стеснялась своей колониальной империи, то в советское время вся данная тема оказалась практически табуированной). Для этого придумывались порой довольно экзотические обоснования: говорили и о том, что данный процесс приносил местным народам «приобщение к цивилизации» («в состав России был включен огромный край, народы которого еще не вышли из состояния родовых отношений; начав трехвековой путь с господства родовых отношений, Сибирь к завершению его переживала формирование капиталистических отношений при сохранении многоукладности» [367]); и о том, что он в основном был мирным и чуть ли не добровольным («отрицать мирный и порой даже добровольный переход под власть России целого ряда племен и народностей Северной Азии, значит игнорировать факты» [368]), а если даже и не был таковым, то освоение этих территорий русскими все равно оказалось намного менее жестоким, чем если бы оно было осуществлено другими народами («случалось, что часть сибирских татар или бурят уходили в Монголию или Джунгарию, но оказывались там в гораздо более тяжелом положении» [369]); наконец, встречаются также и утверждения о том, что термин «колонизация» в данном случае неприменим якобы потому, что за присоединением новых народов к единому государству следовало «слияние элит, а не их поглощение или уничтожение» [370].

На наш взгляд, подобные положения не выдерживают критики. Распространение власти Москвы на восток происходило в форме классической поселенческой колонизации. Прежде всего следует отметить, что еще до начала похода Ермака, а именно с покорением Казанского и Астраханского ханств в 1552 и 1556 гг., русское государство заведомо вышло за границы зоны расселения народов, которых можно с той или иной степенью условности причислять к потомкам тех, кто составлял Русь в ее домонгольском значении [371]. Конечно, здесь возможны и некоторые оговорки — в частности, можно отметить то, что на протяжении ряда столетий происходило довольно интенсивное смешивание русских и степняков, а затем и русских и ордынцев [372]; следует также признать, что как раз покорение Казани и Астрахани можно считать примером того, как элиты бывших ханств были инкорпорированы в высшие слои русского общества [373]. Однако практически ничего из сказанного уже не может применяться к периоду завоевания зауральских территорий, которое проходило по классическим канонам европейской экспансии того времени и сопровождалось многочисленными кровавыми столкновениями [374], а порой и уничтожением непокорных местных племен [375].

Сходства двух колонизаций, на наш взгляд, перевешивают различия.

Во-первых, стоит обратить внимание на масштабы процесса. С 1450 по 1700 г. территория Московского государства увеличилась с 430 тыс. до 14 млн кв. км, или более чем в 32 раза; это существенно уступает показателям Португалии (с 92 тыс. до 8,5 млн кв. км, или более чем в 90 раз) и Испании (с 500 тыс. до 19,4 млн кв. км, или в 39 раз), но при этом значительно превышает успехи Франции (с 675 тыс. до 3,4 млн кв. км, или в 5 раз) или Великобритании (с 315 тыс. до 1,85 млн кв. км, или в 5,9 раз) [376], достигнутые приблизительно за те же годы. Всего по состоянию на конец XVII века после Нерчинского договора с Китаем (1689 г.) и присоединения Камчатки (1697 г.) под контролем Москвы за Уральским хребтом находились территории площадью более чем 10,5 млн кв. км, что было сопоставимо лишь с размерами испанской колониальной империи того времени (19,4 млн кв. км по состоянию на 1703 г.) [377]. Ни одно государство не прирастало так быстро иначе как колонизацией, и видеть здесь что-то иное было бы совершенно странно.

Во-вторых, причины и качество экспансии были крайне похожими. Восточные и западные европейцы предприняли завоевание территорий, на которых не отмечалось присутствия других европейских держав (столкновения между ними в колониях всегда отражали национальные и религиозные противостояния внутри Европы и, хотя порой затягивались на десятилетия, как конфликты португальцев с голландцами в Бразилии и Западной Африке в XVII веке или англичан и французов в Индии в XVIII, были несравнимы по интенсивности с внутриевропейскими войнами [378]); которые были населены намного менее плотно, чем метрополии; и, наконец, жители которых находились на иной ступени развития и не имели технических возможностей адекватно противостоять завоевателям. Причины выхода за пределы метрополии также были схожими, порождаясь быстрым ростом населения и появлением технологий преодоления пространств (в случае с Сибирью следует заметить, что колонизация не была такой уж «сухопутной» — в подавляющем большинстве случаев первопроходцы шли по рекам [379]), а также активным поощрением разведывательных экспедиций со стороны властей (по сути, на начальных этапах колонизации ее движущей силой были авантюристы, значительная часть которых погибла в своих отчаянных походах).