Андрей Ганин - Семь «почему» российской Гражданской войны

По окончании утреннего чая, тов. Павловский предложил мне написать несколько строк своим казакам, для этого был вызван крестьянин, которому тов. Павловский вручил мое письмо со словами – Смотри, отец, это равноценно твоей жизни. Сейчас же скачи в сторону белых и передай письмо казакам, письмо было мной написано следующего содержания: «Станичники, нынче утром, 19 января 1919 г. [1506], я прибыл в штаб 24 Железной дивизии, принят гостеприимно, жизнь вне опасности, желающие, следуйте за мной, ваш бывший командир 1 йсот[ни] 25 каз[ачьего] полка Иван Е. Рогожкин, пос. Переволоцк».

Мой подлинник оставили у себя, а снятую копию, которую я подписал, послали казакам. Из поселка Переволоцка в 2 час. дня 19 янв[аря] я поехал в дер. Алексеевку, в штаб 212 Московского полка, где явился тов. Гурскому и зачислился в конную разведку добровольцем. Во время боевых действий я был за командира конной разведки, а на отдыхе я был свободным, мне был даден вестовой, из поселка Алексеевского нам дан маршлут [1507]на соединение Илецкого фронта через посел. Зубочистенку, станицу Татищеву и в станицу Городище, в какую я с разъездом взошел вечером 1919 г. [1508]20 янв[аря]. На пройденном пути столкновений с казаками не имели, остановились на площади около дома попа, я заметил, по большой дороге из Краснохолма по направлению в гор. Оренб[ург] скачет тройка, запряженная в простые сани, на которых сидят три человека. Бег лошади, красивый и очень сильный, меня привлек, я приказал троим разведчикам воротить их, но догнать было трудновато, они стали стрелять, те ход задержали и привели их ко мне, по физиономии я на одного подумал, что офицер, спросил откуда и куда и кто они, они ответ[или]: Едем из станицы Краснохолмской в гор. Оренбур[г] на заседание Круга, один назвал себя писарем оренбургского штаба и членом оренбургского казачьего Круга по фамилии Нестеренко [1509], я предупредил, мы красные, и я из белых офицеров и прошу вас говорить правду, а то будет хуже, я лично думаю, что вы – офицер, он не сознался, в санях у них лежали две большие бомбы и офицерская шашка с аннинским темляком, а также офицерский саквояж (шикарный). Я хотел осматривать документы, но в это время подскакал красный разведчик и сообщил, что по дороге из г. Оренб[урга] идет конная колонна казаков, а впереди дозоры, я оставил задержанного Нестеренку с несколькими красноармейцами, а сам с разведчиками поскакал навстречу идущей казачьей коннице, при въезде в станицу я встретил дозорных казаков, которые сообщили, что это идут казаки 13 гополка с Илецкого фронта сдаваться, и подумал и велел сообщить, что никого из них красные не обидят. Казаки, узнав добрые отношения, были очень веселые и выкрикивали заискивающие словечки, перемешанные сдобно, очень радостно отзывались об красных и очень скверно об своих белых, балагуры шутили вовсю на своих хохлацких выражениях, я предупредил, что винтовки и другое оружие должны сейча[с] же по приезде к дому попа сдать. Все ответили с радостию, хоть сейчас, когда я оставил Нестеренку у дома попа, через несколько время прибыл комиссар полка и стал делать допрос Нестеренке и остальным, в избе у двери и на крыльце стояли часовые-красноармейцы. Смеркалось, я скакал по улице с казаками, от морозу был большой шум, один красноармеец увидел нас, побежал и доложил комиссару, что казаков видимо-невидимо. Комиссар растерялся, выбежал на улицу, а с ним вместе и часовые, а Нестеренко с[о] своими товарищами выбежал на двор, перепрыгнул через заг[о]родь (забор) и скрылись, видимо, на соседних дворах. Комиссар узнал, что казаки приехали сдаваться, поспешил допрашивать Нестеренку, которого уже не оказалось, сделали несколько выстрелов в воздух и на том [1510]допрос кончился. Один его ученик пришел и рассказал все.

Казаки винтовки и другое оружие передали, а лошадей оставили под надзором красноармейцев до утра на отведенных особых дворах. Казакам приказано расходиться по квартирам по своим усмотрениям. Ночь была очень жуткая, всю ночь прибывали казаки сдаваться из разных дутовских частей с Илецкого фронта. К 12 час. ночи казаков сдалось около 1000 чел., кажется, из 14 разных частей, Гурский осторожно спросил меня, не может ли выйти неприятности – нас против их только горсточка, я его успокоил, но все-таки спать не нужно и принять строгие меры охраны оружия и лошадей. Принесли саквояж Нестеренко, в котором оказалась офицерская тужурка с погонами войскового старшины (подполковник), заготовленный рапорт атаману Дутову, в кото[ро]м он просил [об] освобождении от должности командира Краснохолмского полка и назначении его командиром партизанского отряда, в каковых он состоял, много другой переписки, были письма от его невесты, а также ее карточка, особенно миловидная, и заготовлены ей письма по адресу г. Оренб[ург] Форштадт № не помню, наспротив [1511]пожарной части. Начиная от блестящей тужурки и других вещей, все было пропитано духами. Его карточку, снятую, войскового старшины и письма я передал красноармейцам, которые обещали мне доставить по адресу невесте. Ночь прошла спокойно, утром 20 января 1919 г. [1512]я был в почтовом отделе той же стан[ицы] Городищен[ской], вызывал из г. Илецка по прямому проводу начальника Илецкого укреплен[ного] района, чин, фамилию не помню, адр[ес] был на почте. Я говорил с ним от имени уральского представителя из гор. Оренб[урга], состоящего при атамане Дутове, фамилии не помню, но чин – генерал, вызван в Илецке [1513]к прямому проводу у начал[ьника] укреп[ленного] района я запросил его – немедленно сообщите, где требуется экстренная помощь, укажите район и в каких силах требуется помощь и какой род оружия. Оказывается, я попал в недоумение, чтобы узнать секрет по прямому проводу, недостаточно знать адрес, чин и фамилию и должность, меня запросили имя, отчество и еще кой-что, но я ответить не мог, разговор по прямому проводу немедленно прекратился, запросил Оренб[ург] от имени полковника Нагаева с Самарского фронта, но там что-то не добились вызова, видимо, уже удирали, утром часов около 10 час. [1514]1919 г. [1515]21 янв[аря] выех[ал] в г. Оренб[ург]. Навстречу около Городищенской стан[ицы] нам попался пулеметный взвод в полном составе и вооружении, который находился при 25 полку, при моей 1 сотне. Оказывается, по уезде моем из полка моя сотня тут же ушла домой, а пулеметный взвод вслед за ним[и] прошел через весь гор. Оренб[ург], никто не спросил, откуда и куда, в городе была большая суета, только на реке Урале часовой остановил, спросил, куда едете, они ответили – на поддержку Илецкого фронта, их безо всякого сопр[отивления] пропустили, и, таким образом, они прошли в двух местах фронт так называемого укрепленного дутовск[ого] района, да и вдобавок прошли чере[з] весь гор. Оренбург, никем не задержаны, это все доказало, что лозунги и воззвания старик[ов] и Дутова были дутые, а критика фронтовиков справедлива. Не может быть, по-моему, ничего сильнее и выгоднее, как завладеть умами воинов враждебного фронта, чтобы они сами себя критиковали. В станице Никольской, где меня немного поколотили и под конвоем двоих казаков отправил Дутов 1917 год[а] 29 декабря, проходя проездом, полк мимо станиц[ы] Никольской, около правления так же, как и год назад, стояла масса казак[ов-]стариков, комиссар полка говорил речь и выкрикивал мое фамилие, ваш народник офицер у нас в рядах. Я подъехал к правлению, приветствовал стариков, надпомнил сделанную ими мне большую неприятность, просил их не преследовать виновников, пожелал им лучшей жизни. В станице Павловской (казач[ьей]) наш полк, 212 Московс[кий] стр[елковый], станичники встретили с колокольным звоном, на окраину станицы выступили очень много народу, впереди шли старики с хлебом-солью, а за ними стояли шпалерами духовенство из двух церквей с иконами и хоругвями. Мороз был очень сильный, весь народ был без шапок. Ком[андир] полк[а] Гурский спрашивает меня, что нам делать, я предложил скомандовать полку шапки долой и принять хлеб-соль и приветствие от стариков. Ему было немного не по душе, он поляк, а красноармейцы много мадьяр да и русские, большинство презирающие религию и особенно духовенство. Но долг уважения перед сознанием массы его заставил. Он скомандовал: Полк, шапки долой. Принял приветствие от делегации и духовенства, поблагодарил за сознательное отношение населения и просил всемерно поддерживать Красную армию. Скоманд[овал]: Полк, накройсь. Наскоро были выставлены подводы для красноармейцев, некоторые казаки стали предлагать менять валенки, но я запротестовал. Мена прекратилась. Тот же день 26 гоянв[аря] 1919 год[а] [1516]мы взошли в гор. Оренб[ург], полк 212 Моск[овский] стр[елковый] разместился в Неплюевском кадетском корпусе, а конная разведка в номерах на Гришковской улице. Наутро издан приказ, чтобы поддерживать полный порядок, и воззвание к населению. Начальник[ом] охраны назнач[ен] тов. Гурский, а комендант[ом] гор[ода] тов. Пугачевский, порядок поддерживался образцов[ый]. Красноармейцам воспрещ[алось] без служебных обязан[ностей] ходить по городу с оружием, появляющихся пьяных немедленно, кто бы он ни был, арестов[ыв] али, а оружие тут же отбирали. Всякие самочинные обыски, аресты строго воспрещены. Население Оренб[урга] очень было радо такому отношению, до прибытия красных душевно весь город переболел из боязни самосудов и бесчинств, но этого не случилось, все население гор. Оренбурга перешло к самодеятельности безболезненно при наилучших условиях.