Андрей Ганин - Семь «почему» российской Гражданской войны

Нашлись старики недовольные, которые сказали: от этого командира ждать хорошего нечего – в церкви божьей не был, да и на молебне не присутствовал. Посадку производили сотни на № 18 разъезд[е], куда прибыли провожать и родные казаков, а также были старики без определенной цели, видимо, только посудачить. На 18 разъезд прибыл полковник Белов, каковой до сего времени здравствует. Собрал кучу стариков, которые ему поясняют, что командир в церкви не был, напутственное слово сказал неладно, я, проходя мимо их, Белов как нарочно говорит: не нужно их было отправлять на фронт, а на площади из пулемета перестрелять это было бы лучше, что заставило говорить такие слова полковника Белова, не знаю, но думаю, что старики наговорили ему какую-нибудь глупость про меня и про казаков. Вот с таким благословением пошли воевать с большевиками Бердяши. Напомню, этот полковник Белов со спокойной душой подхлестывать других, а сам занялся важной работой пустые вагоны списывать. По приезде на самарский фронт около села Барабановка сгрузился и явился к начальнику группы генералу Корноухову [1484], который назначил меня командир[ом] 1[-й] сотни, состоящей исключительно из казаков Бердской станицы, и зачислил в 25 Орен[бургский] каз[ачий] полк.

В полку я с первого разу заметил порядки плохие, причитающие[ся] жалованье и суточные на довольствие 2 месяца не выдавали. Обмундирование тоже, казаки большинство обтрепаны, довольствие себе и лошадям доставали способом реквизиции и неумеренно, где кто сколько ухватит, вооружение: за исключением моей 1[-й] сотни весь полк вооружен винтовками системы Гра и в большинстве неисправными.

Командир 25 Оренб[ургского] полка был Тургенев [1485]полковник – форменный алкоголик, да и недалекого, видимо, ума, он мне заметил, что я в колесницу сотни вставляю палки, и лучше было бы, если [бы] меня в полку не было, по вывеске был очень представительный [1486], в полку мародерство считалось геройством, казаки привыкли каждый день менять лошадей, отымая у крестьян, и некоторые отсылали домой все, что попадется под руку, крестьяне ранее считали своими казаков, а потом стали ими тяготиться и стали сочувствовать красным и с нетерпением ждали прихода красных, за период моего служения у белых 3 хмесяц[ев: ] октябрь, ноябрь, декабрь 1918 год[а] особенного отметить нечего, за исключением полного хаоса. Война с большевиками [среди] фронтовиков-казаков была, в целом, непопулярна, если они там и участвовали, то только принудительно – мобилизованы Дутовым после занятия города Оренбурга, проведена сильная реакция казаков, расстреливали чуть ли не в каждом поселке, страх нагнан был ужасный, никто не мог заикнуться, что воевать не будет с большевиками; мобилизация объявлена как раз в покос, все побросали станы, заимку, работы, косы и косилки и скотину[;] скакали наперегонку являться в свои станицы, но многие по приезде тут же расстреливались, я за время трех месяцев на фронте два раза предавался полевому суду. Причина была ранее описана. Был в наступлении несколько раз, и всегда наступление по тем или другим обстоятельствам не состоялось, в большинстве из-за того, что ночью теряли направление на заранее выработанную диспозицию, позже стали заранее брать (язык) проводников из местных жителей, которые тоже всегда сбивались. Я замечал, что это искусственно, и очень этому радовался, особенно довольны казаки были, что наступление не состоялось. Тургенева, ком[андира] 25 Оренб[ургского] полк[а], сменил войсковой старшина Иванов П. [1487], человек трезвый и очень гуманный, но в военном деле был бездарный до бесконечности, он готов в трех осинках целый день плутать, несколько ему раз отдавали приказ наступать, но ни одно наступление не сделал. Он меня просил, чтобы я помог, но я, как старый его сослуживец по Германской войне, был с ним более чем откровенен, всегда отказывался, говорил, что это меня не устраивает, Иванова сменили, назначили еще чуднее полковника Калачева [1488], это был человек совсем глупый и ни к чему не способный, после его назначили из гражданского ведомства, видимо, юрист, ранее был в гор. Варшаве управляющ[им] княжеских имений, человек, видимо, ума, но не военный, хотя числился есаулом, сделать он с полком ничего не мог, потому что только где чуть красные появятся, достаточно несколько выстрелов, казаки делают панику. Офицеры, видимо, немало были моего взгляда, а особенно командир 3 йсотни 25 пол[ка]. На Рождество я получил отпуск на 6 дней. Сотней вместо меня командовал[и] штаб[с]-капитан Красильц и корнет Кувшинов, казаки мои их никак не слушали, а ночью даже боялись их командиры, если ночью куда поехали казаки, над ними всюду издевались, выкрикивали по ихому [1489]адресу матерные слова, освистывали, передразнивали их фамилии. Как назло, сотня прикрывала казачью батарею, а ком[андир] Московского полка т. Гурский сделал набег, забрал три орудия, казач[ки] разбежались, за это в сотне началось следствие об измене и неисполнении приказаний. Я на Рождество готовил воззвание в четырех экземплярах для казаков, где описывал всю революцию и ее последствия. Учил, как вести агитацию в частях и как должны переходить к красным, кого должны больше всего опасаться, а также просил трудящих[ся] офицеров не запуговаться [1490]сдаваться красным, Дутов на Рождество справлял пиры, был у нас на елке в школе в пос. Бердском, меня не приглашали старые заправилы, я приходил незваный под окно со двора школы и слушал декламацию детей, имея при себе две большие бомбы и заряжен[ный] реворвер [1491], велико желание было в упор разрядить реворвер в Дутова и его присных, но жалость к детям взяла верх. Дутов остался цел, мне вся обстановка благоприятствовала для безопасного выполнения. Конвой был большинство снаружи у парадных и внутри помещ[ения], а со двора стояли только кони конвоя, я казака заранее расспросил, какая лошадь лучше и сильнее всех бегает, мне казак показал, я полюбовался, подтянул подпруги, приготовил повод на легкий узел, осмотрел ворота, подошел опять к окну. Дутов стоит от меня в двух шагах, несколько раз намеревался разрядить в Дутова [револьвер], но радостные лица детей и радостный лепет стишков детских голосков спас его и многих других.

Я больной ушел от окна домой, на Рождество прибыли ко мне с визитом два попа, вновь назначенный и неизвестный мне священник Аполлонов [1492]и другой священник, псаломщик Иван Кондрашев, с последним у меня на квартире вышел наружу секрет, случайно стоящий жизни, 1918 г., в последних числах сентяб[ря], пред отъездом моим на самарский фронт псаломщик был у меня в дому и при прощании сказал мне – дай Бог вам победы над большевиками, я посмотрел на него и сказал, ведь я лично скорее красный командир, чем белый, и победы как раз желал бы на стороне красных, которым я сочувствовал и буду служить им на пользу, псаломщик этих слов так напугался, что несколько время не мог говорить, побелел до неузнаваемости, с дрожью в голосе произнес – Бог с вами, оставайтесь при своих убеждениях, я противодействовать с вами не в силах. Я подал ему руку и сказал ему – предупреждаю вас, если вы неосторожно проговоритесь или заявите властям, меня сейчас же арестуют и расстреляют. Но вы в день моего ареста будете убиты, и на этом расстались.