Андрей Ганин - Семь «почему» российской Гражданской войны

Кроме того, после только что умершего брата осталось семейство без всяких средств к жизни, состоящее из двух девушек и 14 и-летнего мальчика, которого требуется учить, и я не могу бросить их на произвол судьбы.

На основании всего вышеизложенного прошу: 1) Разрешить продавать мне мое единственное достояние – мебель и часть домашних вещей, без которых я и мое семейство можем обойтись, и 2) Просить Вашего содействия, чтобы назначенная Советским правительством мне пенсия и эмеритура в размере в совокупности 5700 рублей в год выдавалась мне беспрепятственно, тогда как по настоящее время я еще ни гроша не получил.

А. Брусилов

10 октября 1918 г.

г. Москва

Остоженка, Мансуровский пер., 4, кв. 3

РГВА. Ф. 11. Оп. 17. Д. 305. Л. 7–7об. Подлинник. Автограф.

Черные чернила.

Из воспоминаний генерала Б.А. Штейфона «Харьковский главный Центр Добровольческой армии. 1918 год»

Быстро уширившаяся деятельность Харьковского Центра с его разнообразными областями работы возлагала на меня решение таких сложных вопросов, опыта в которых я раньше не имел. Несмотря на неизменное поощрение инициативы, мои помощники всегда желали получать от меня указания, всегда желали, чтобы моя воля, моя энергия возбуждала их импульсы. Только свои силы я обязан был находить в себе. Подобное душевно-волевое одиночество переносилось тяжело.

Когда обстоятельства того требовали, я, правда, не испытывал колебаний проявить волю и решимость. Но когда надо было давать чисто практические указания по вопросам ранее мне незнакомым или мало знакомым, я не мог не сознавать своей неподготовленности. Естественно, что инстинктивно искал поддержки человека столь же твердой воли, но житейски более опытного.

Таковым лицом явился генерал граф Ф.А. Келлер [1468], с которым я встречался каждый день и с которым советовался во всех случаях, когда чувствовал в этом потребность.

Отношение графа к Добров[ольческой] армии было двойственным. Он горячо поддерживал идею вооруженной борьбы с большевиками и всей своей солдатской душой стремился принять активное участие в борьбе. В то же время он прекрасно понимал, что в период гражданской междоусобицы необходимы четкие политические лозунги, ибо они вдохновляют и решают борьбу.

Идея Учредительного собрания в ее тогдашнем понимании вызывала органический протест столь цельной натуры, как генерал Келлер. По его мнению, Добр[овольческая] армия обязана была вести борьбу под монархическим флагом, ибо большевистскому материализму могла быть победно противопоставлена лишь его одухотворенная антитеза – монархия. Ф[едор] А[ртурович] принадлежал к числу тех консервативных умов, кои отнюдь не были склонными перечеркнуть российскую революцию только потому, что ее не одобряли. Наоборот, все свои практические выводы он строил на основе бытия революции.

На эту тему мы много говорили, и граф неизменно отождествлял русскую либеральную интеллигенцию с Иваном Карамазовым, а русских солдат и крестьян эпохи революции с Смердяковым – вывихнутой душой. Однако так как русская народная душа хранит и святость Зосимы и гнусность Смердякова, то надо стремиться, чтобы благодатное воздействие светлых порывов заглушило бы смердяковщину. Поэтому, по мнению графа, необходимы были лозунги, пронизанные мистической одухотворенностью, понятные народным массам и имеющие [1469]историческое обоснование…

Генерал Келлер не верил в монархизм руководителей Добровольческой армии и помнил, что лозунг «Учредительное собрание» принят не в силу объективной его якобы целесообразности, а главным образом по симпатиям к нему и ген. Алексеева, и ген. Деникина.

Граф настойчиво стремился стать в ряды Добр[овольческой] армии. Но, конечно, не в смысле формального, бумажного зачисления, а как действенный и притом строевой участник. Однако что было легко выполнимо для любого офицера, то оказывалось непреодолимым для генерал[а] от кавалерии Келлера, одного из выдающихся кавалерийских начальников Великой войны. Нельзя же было гр[афа] Келлера поставить рядовым под команду корнета-первопоходника или дать ему должность командира эскадрона!

Назначить же его во главе добровольческой конницы почему-то не решались. Впрочем, это «почему-то» было понятно тем, кто знал характер графа, его высокий авторитет среди офицеров и непреклонность его монархических убеждений…

Генерал Келлер был, кажется, единственным лицом, не причастным к деятельности Харьковского Центра, которое знало, что я начальник Центра. Он всегда с полным беспристрастием давал мне советы, никогда их не навязывая. Обычно мы сходились во взглядах на решение тех или иных практических вопросов, но это было не столь важно. Важным для меня было то, что в разговорах с Ф.А. я мог свободно высказать свои сомнения, колебания и выслушивать критику своих действий. Человек обширного служебного и житейского опыта, он, конечно, не мог не видеть тогда моего молодого задора и моей прямолинейности, не всегда полезной в том сложном деле, которое я вел. Впрочем, сам юный душою, он, по-видимому, и ценил во мне и мой задор и мою прямолинейность.

С глубоким уважением относясь к гр[афу] Келлеру, я никогда не позволял себе прикрываться его авторитетом, а тем более втягивать его в ту военно-политическую деятельность, какая увлекала тогда меня. Только один раз я счел необходимым предложить графу публичное выступление. Это было в те печальные дни, когда в Харьков дошла весть о мученической гибели государя и его семьи.

Совместно со своими друзьями, мы порешили отслужить всенародную панихиду в кафедральном соборе. Дабы оформить это намерение, я побывал у архиепископа Антония. Владыка отнесся с полным сочувствием к моей просьбе и не только благословил ее, но заявил, что лично будет служить заупокойную литургию.

Панихида была назначена в ближайшее воскресение, о чем и было объявлено в газетах. Одновременно было дано указание офицерам присутствовать в парадной форме.

Утром в воскресенье я заехал в автомобиле за графом, и мы отправились в собор. Ф.А. был при орденах, я тоже. Наш проезд по Сумской улице и Николаевской площади, т. е. по самым многолюдным местам, привлекал общее внимание.

После литургии духовенство проследовало на Соборную площадь и в присутствии массы народа отслужило торжественную панихиду. В благословенном молчании молились русские люди за своего Царя-Мученика. Редко у кого не было слез. Оплакивая Царя, оплакивали и погибающую Родину!

Панихида на Соборной площади произвела сильное впечатление. Площадь эта являлась традиционным местом былых парадов, торжеств. И невольно вспоминались иные дни, иные картины, с воспоминанием о которых отождествлялось недавнее величие нашей Родины.