Борис Пудалов - Русские земли Среднего Поволжья (вторая треть XIII — первая треть XIV в.)

Таким образом, монголо-татарское иго не изменило кардинально систему административного управления русскими землями Среднего Поволжья, остававшегося в 1240–1260-ых гг. под властью великого князя владимирского. В результате сохранения основных черт внутреннего устройства стало возможным дальнейшее развитие региона и, в частности, продолжение процесса «окняжения» земель. Этот процесс естественным образом привел к учреждению в регионе княжеского «стола» и возникновению Городецкого княжества.

«…Зане князь щедръ отець есть слугамъ многиим: мнозии бо оставляють отца и матерь, к нему прибѣгают. Доброму бо господину служа, дослужится слободы, а злу господину служа, дослужится болшеи работы» [280]. Трудно сказать, что преобладало в этих рассуждениях Даниила Заточника — собственный жизненный опыт или сложившиеся в русском обществе XII–XIII вв. представления о роли князя. А в соответствии с современными научными определениями, князья — главы самостоятельных или полусамостоятельных древнерусских государств (княжеств), обладавшие наибольшими по объему политическими, социальными и юридическими правами внутри собственных владений. Важнейший принцип княжеского суверенитета — «кождо да держить отчину свою» [281]— стал основанием претензий на наследственное владение («отчину свою») и полноту власти («державность») князя. При этом князь как гарант защиты «отчины своей» возглавлял административное управление, суд и сбор налогов на территории княжества. К тому же «в князьях, как в главах государств, персонифицировалось верховное государственное право на землю, они являлись также феодальными сюзеренами и возглавляли иерархический по структуре господствующий класс, в служилой части которого эти налоги перераспределялись» [282]. Поэтому «окняжение земли», то есть введение на определенной территории княжеского управления и суда, а также сбор податей в пользу князя, знаменовало собой вхождение данного региона в состав Древнерусского государства.

Городецко-Нижегородский край, окняженный еще в период домонгольский, оставался частью домениальных владений великих князей владимирских вплоть до кончины Александра Невского. О нескольких последующих десятилетиях (до возникновения великого княжества Нижегородского) в краеведческих публикациях принято упоминать вскользь, так что невольно напрашивается вывод о малозначимости этих лет для исторических судеб региона [283]. Между тем в действительности последняя треть XIII — первая треть XIV вв. — чрезвычайно важный исторический период, оказавшийся во многом судьбоносным для русского Среднего Поволжья. Именно в это время меняется административный статус региона: он выделяется из состава Владимирского великого княжества, и возникает удельное княжество Городецкое, упоминания о котором сохранили летописные источники. Возникновение Городецкого княжества заметно повлияло, прежде всего, на политическую историю, обусловив стремление удельного князя занять свое место в иерархии правителей Северо-Восточной Руси. Следствием этого стали княжеские союзы и междоусобицы, сопровождавшиеся вмешательством Орды в повседневную жизнь владимиро-суздальских земель. Собственно, именно усобицы привлекали внимание историков, не всегда обоснованно искавших причины происходившего в личных качествах того или иного феодального правителя.

Однако последствия создания Городецкого удела нельзя ограничивать лишь событиями политической истории. Передача в удел территории, включавшей Городец-на-Волге (вероятно, с «пригородками» — Юрьевцем, Унжей) и «Новгород в устье Оки», с прилегающей к ним сельской округой, свидетельствует об экономической состоятельности данного региона. Письменные источники, к сожалению, не содержат информации об экономике края в этот период, а результаты археологических исследований получают зачастую противоречивую интерпретацию. Но совершенно очевидно, что земли, передаваемые в удел одному из сыновей владимирского великого князя, должны были обеспечивать своему правителю благосостояние и, следовательно, достигли к этому моменту определенного уровня экономического развития. К тому же территориальная компактность удельных земель, сосредоточенных в одном географическом регионе, указывает на то, что и в экономическом смысле Городецко-Нижегородский край к 1260-ым гг. обладал известной самодостаточностью (в противном случае в удел княжичу были бы переданы великокняжеские владения, находившиеся в разных землях Владимиро-Суздальской Руси). В свою очередь, политические усилия удельного правителя могли обеспечить его княжеству благоприятные предпосылки для дальнейшего экономического роста. В этой связи интересно суждение Ю.В. Кривошеева: «Не князь поднимал авторитет городской общины (хотя он являлся необходимым элементом ее структуры, как мы это неоднократно видели), а городская община князя» [284]. Оставляя здесь без рассмотрения концептуальные взгляды и особенности терминологии петербургского историка, необходимо все же отметить, что процесс наверняка был взаимообусловленным: чем значительнее был экономический потенциал княжества, тем большим весом обладал его правитель в междукняжеских отношениях. Но использовав удачно ресурсы своего княжества и получив преимущества во внутренней и внешней политике, князь объективно мог способствовать созданию благоприятных условий для экономического развития своих владений [285]. Таким образом, «городская община» (в терминологии Ю.В. Кривошеева, то есть регион и его население) на определенном историческом этапе оказывалась ничуть не меньше заинтересованной в «своем» князе, ее «держащем», чем князь в «отчине своей». Об этом образно высказался все тот же Даниил Заточник: «Зане князь щедръ, аки рѣка, текуща без бреговъ сквози дубравы, напаяюще не токмо человѣки, но и звѣри; а князь скупъ, аки рѣка въ брезѣх, а брези камены: нѣлзи пити, ни коня напоити. А бояринъ щедръ, аки кладяз сладокъ при пути напаяеть мимоходящих; а бояринъ скупъ, аки кладязь сланъ» [286].

Образ боярина, созданный талантливым древнерусским книжником, заставляет обратить внимание на социальные изменения, вызванные созданием удельного княжества. Изменения эти должны были коснуться в первую очередь знати — бояр, занимавших на феодальной «лесенке» положение лишь ступенькой ниже князей и обладавших значительным весом (примечательно употребленное Даниилом Заточником сравнение князя с рекой, а боярина с кладязем). Со времени вхождения поволжских земель, примыкавших к устью Оки, в состав Владимирского великого княжества, административное управление краем, суд и сбор податей почти столетие осуществляли великокняжеские бояре от имени своего сюзерена. Но после того, как «Городецъ и все по Волзѣ» были переданы в удел одному из сыновей великого князя, в регионе появился не только «свой» князь, но и «княжи мужи» — ближайшее окружение удельного правителя из числа сопровождавшей его дружины. М.Б. Свердлов, изучавший структуру класса феодалов в Древней Руси, отмечал принципиальную разницу между «княжими мужами», обязанными своим положением исключительно службе, и боярами, не входившими в княжеский административно-судебный аппарат и лишавшимися определенных преимуществ, связанных с княжеской службой. При этом «…княжеская служба отодвигала на второй план потомственное знатное (боярское) происхождение и поднимала незнатных лиц до положения наиболее привилегированной после князей сословной группы…» [287]. Судя по сохранившимся источникам, эти две социальные группы в древнерусском обществе последовательно различались [288], поэтому сомнительно, чтобы их интересы (политические и социальные) совпадали. О глубоких противоречиях между «княжьими милостьниками» и боярами свидетельствуют хорошо известные рассуждения Даниила Заточника: «Лучше бы ми нога своя видети в лыченицы в дому твоемъ, нежели в черленѣ сапозѣ в боярстем дворѣ; лучше бы ми в дерюзе служити тебѣ, нежели в багрянице в боярстемъ дворѣ» [289]. А в более поздней переделке «Моления», датируемой XIII в., редактор добавляет: «Лутши в дому твоем вода пити, нежели в боярском дворѣ мед пити; лутчи ми от твоея руки печен воробеи взяти, нежели у боярина борание плече» [290]. В условиях Городецко-Нижегородского края, долгое время остававшегося великокняжеским, а затем переданного в удел, неизбежно должны были возникать противоречия между боярством «старым» (великокняжеским) и «новым» («княжими мужами»). Логично также предполагать, что в определенных ситуациях «старое» боярство могло в своих интересах поддерживать центростремительные настроения в обществе, направленные на восстановление великокняжеской власти. Все это заставляет внимательно анализировать известия источников, упоминающие о действиях бояр во время княжеских междоусобиц.