Юрий Кривошеев - Русь и монголы. Исследование по истории Северо-Восточной Руси XII–XIV вв.

Схожие обстоятельства мы находим в описании гибели тверского князя Михаила Ярославича в 1318 г. [1150]Однако причины его гибели были иными. Истоки этого печального события уходят в межобщинные распри между Тверью и Москвой, которые, как обычно, проявились в княжеских междоусобицах. [1151]Но теперь к этому уже добавился монгольский фактор. Сложные перипетии московско-тверской усобицы, отраженные в различных летописных сводах, превосходно и тщательно проанализированы В.А. Кучкиным в его источниковедческом исследовании повестей о Михаиле Тверском. [1152]

Ордынским судом, как известно, ему был предъявлен ряд обвинений. [1153]Что же послужило основанием вынесения смертного приговора? «Казнь Михаила, — пишет А.А. Горский, — была предопределена, скорее всего не утайкой дани (об обоснованности этого обвинения данных нет), а оскорбительными для Узбека фактами смерти в тверском плену его сестры и пленения ханского посла…». [1154]Как нам представляется, А.А. Горский удачно расставил акценты в данных причинно-следственных связях. Но вместе с тем отмеченная выше «картина мира» монголов позволяет поставить вопрос и шире. И на это в свое время намекнул А.Е. Пресняков, заметив, что «дело шло не о судьбе посла, а о сопротивлении ханской власти». [1155]Добавим, что это же можно сказать и в отношении Кончаки-Агафьи, родственницы хана.

Итак, ордынскими «рядцами»-судьями были, безусловно, восприняты, так сказать, сакральные обстоятельства вины Михаила Ярославича. Но мы не можем согласиться с А.А. Горским в том, что обвинения в сокрытии дани являлись несущественными для «суда». Полагаем, что нет оснований сомневаться в обоснованности этих претензий к тверскому князю. Это, в частности, вытекает из дальнейших событий. Видимо, Михаил, действительно, не выплатил положенную дань, [1156]ибо в последующее время Тверь одолели разного рода «должники». Так, в 1321 г. «на весне приездилъ в Кашинъ Гаянчаръ Татаринъ съ Жидовиномъ длъжникомъ, много тягости оучинили Кашину». Тогда же Юрий, собрав войско, «хотя къ Кашину ити». Мир с ним и Михайловичами заключил «владыка Андреи». Но Юрий получил свое. «Тое же зимы князь Юрии, поимавъ сребро оу Михаиловичевъ выходное по докончанию». [1157]Михаил, таким образом, в глазах монголов выступает как «злостный неплательщик».

Отсюда и его наказание как должника: «возложиша сохоу отъ тяжка древа на выю», привели «на торг», подвергнув «поношениям». [1158]Насколько сознательно Михаил вел такую «экономическую» политику? На суде, защищаясь, он проводил следующую линию: «колико съкровищь своих издаялъ есмь цареви и княземъ», вспоминал при этом и злосчастного посла Кавгадыя, говоря, что «со многою честью отпустих его». [1159]Да и по приезде в Орду на суд Михаил «по обычаю одари князи и царици, последи самого царя». [1160]Но ставка только на дары не оправдала себя. Данничестве в своем основном выражении — уплате «выхода» — оказалось сильнее одного из своих проявлений — отношений «подарка-отдарка».

Заслуживает внимания и то обстоятельство, что после убийства Михаила Ярославича его двор «разграбиша Русь же и татарове, а имение русское повезоша к себе в станы». [1161]Как отмечал И.Я. Фроянов для Древней Руси, используя разнообразный сравнительно-исторический материал, «любое истолкование летописных записей о посмертных грабежах княжеских богатств, предпринятое без учета социальной психологии доклассового общества, рискует быть однобоким». [1162]В «разграблении» двора русского князя, по нашему мнению, видится отнюдь не банальный грабеж или воровство, а определенный ритуал. На это указывает хотя бы его «легализация»: ведь «имение» «грабители» вполне открыто «повезоша». Ритуальный грабеж и «элементарное присвоение княжеского добра, близкое к воровству, — вещи разные», — отмечал И.Я. Фроянов. [1163]И он же, говоря об «организованных грабежах умерших правителей», предложил рассматривать их как «заключительную сцену древнего ритуала "прощания" с ними». [1164]Полагаем, нечто подобное произошло и в случае с Михаилом Ярославичем. [1165]

Наконец, в гибели еще одного тверского князя — Александра Михайловича — в 1339 г. явно усматриваются политические мотивы: подозрение в руководстве тверским восстанием 1327 г. [1166]Тогда, как известно, Узбек и Калита жестоко расправились с тверичами, что естественно, ибо они подняли руку на ханский род — убитый в Твери Чол-хан приходился родственником хану. [1167]Но ненаказанным оставался бежавший Александр. С примирением с Узбеком его казнь, видимо, лишь была отсрочена. В 1339 г. после месячного раздумья [1168]было принято это решение. В проведении казни Александра Михайловича в еще большей степени видна ее сакральная сторона. Его и сына Федора татары «безъ милости прободоша и повергшие на земли отсекоша главы имъ», а затем их тела «разоимани быша по ставомъ». [1169]

Но до этого, как сообщает летопись, произошла следующая сцена. Татары «выскочи противоу его, ини же немилостивии похвативше и, възломиша и назадь и оборваша порты его, поставиша и предъ Товлуоубьем, нага связана». [1170]Здесь тоже усматривается ритуальное действо.

Дело в том, что головной убор и одежда, в представлении архаического сознания, наделены сакральным смыслом. В таком качестве у монголов, например, выступала шапка, которую надлежало снимать при проведении обрядов, ибо она ассоциировалась с наличием харизмы. То же необходимо сказать и о поясе, который был «границей, защищавшей тело от проникновения в него "чужого", вредоносного». Развязывание пояса лишало человека его харизмы, то есть силы. [1171]Видимо, нечто подобное мы и должны уяснить из слов «оборваша порты его, поставиша… нага связана». [1172]

Какие можно сделать выводы из рассмотрения эпизодов, связанных с гибелью русских князей в Орде? Если отрешиться от традиционной прагматической трактовки, то надо признать их «потаенный» сакральный смысл — свой в том или ином конкретном случае. Это, в свою очередь, означало признание ханами за русскими князьями «их» княжеской харизмы, а, следовательно, и своеобразного их почитания как представителей, конечно, не равного ханскому, но все-таки «правительского» происхождения и существования. Такое понимание «природы» гибели русских князей в Орде позволяет поставить эти, безусловно, трагические эпизоды в ряд русско-монгольских ханско-княжеских отношений в рамках даннической зависимости, как комплексного социального явления.

Вместе с тем, нам представляется, что факты и обстоятельства гибели в Орде князей в нашей историографии несколько искусственно выхвачены из княжеских усобиц на Руси этого и предшествующего времени, княжеско-ханских отношений в целом, наконец, кровавой борьбы собственно в Джучиевом улусе, наиболее ярко проявившейся с конца 50-х годов XIV в., но имевшей место и ранее. Жестокость и коварство — непременные атрибуты средневекового периода, и вряд ли следует особо отличать гибель русских князей от своих соотечественников-родственников от гибели их в Орде. [1173]