Валентин Янин - Музей как лицо эпохи

Владелец Василия Тропинина, помещик граф Морков, изображал мецената, покровительствовал изящным искусствам, имел вкус и, как теперь принято говорить, способности к стратегическому планированию, потому что довольно рано понял, что его крепостной обладает художественными способностями, которые могут пригодиться в хозяйстве. Василий Тропинин уезжает учиться в петербургскую Академию художеств, в мастерскую Щукина, известного на тот момент портретиста. Он усердно учится, заводит знакомства с собратьями по академии и с замечательными художника ми Сильвестром Щедриным, Кипренским, Алексеем Ивановым. Известные люди ходатайствуют, чтобы хозяин дал ему вольную. Однако Морков, решив, что «такая корова нужна самому», призывает его к себе в имение, где Тропинин пишет картины, занимается архитектурными проектами, ведет строительство. К сожалению, это далеко не все, что делает художник — его жизнь слуги влечет за собой еще множество обязанностей, которые любому талантливому человеку давно показались бы унизительными. Но, видимо, привычка терпеть и статус-кво, неизменный с рождения, почти никак не отразились ни на характере самого художника, ни на характере самого творчества. Возможно, искусство живописи как раз и помогало, вселяло надежду и, несомненно, сообщало удивительную цельность его работам. Если художник несвободен — бедность, болезни, рабский статус и тому подобное, то он часто ищет свободу в творчестве — пространстве, где «лимитирующими факторами» остаются только собственное мастерство и талант.

Как человек подневольный, Тропинин никогда не выезжал за границу, в отличие от множества его друзей и соратников. Все его обширное достояние обеспечено развитием таланта на довольно ограниченной территории: Москва, Санкт-Петербург, Малороссия. Тем не менее в его картинах мы видим образы, которые многие критики называли «рембрандтовскими» — настолько выразительны были колорит и игра света. Вне сомнения, Тропинина с той или иной степенью уверенности можно назвать отцом русского романтического портрета.

В 1823 году, на Пасху, вместо подарков (всем крепостным граф Морков жаловал подарки в этот день) Василий Андреевич в свои 47 лет получил, наконец, вольную. Это позволило ему навсегда покинуть имение. Раздумывая, где обосноваться, он решил выбрать Москву. Известно его письмо другу, где он сетует на то, что, прожив столько лет в невольниках, в столице, на службе, ему снова надо будет кому-то прислуживать, а в Москве с этим вроде бы полегче: «Все я был под началом, да опять придется подчиняться… то одному, то другому».

В том же 1823 году Тропинин представил в Совет Академии Художеств три новых полотна, надеясь таким образом официально закрепить свою славу и заслужить-таки звание настоящего художника.

Одним из трех полотен была наша «Кружевница». Картина произвела на выставке настоящий фурор. О ней невероятно тепло отзывались как критики, так и публика, и до сих пор этот сдержанный шедевр не оставляет равнодушным никого. В зале Третьяковской галереи, что в Лаврушинском переулке, около этой картины всегда есть зрители. И сейчас портрет простой девушки вызывает такой же живой отклик, как и почти 200 лет назад.

Известный критик Свиньин отмечал, что «и знатоки, и незнатоки приходят в восхищение при взгляде на сию картину, соединяющую поистине все красоты живописного искусства: приятность кисти, правильное, счастливое освещение, колорит ясный, естественный. Сверх того, в самом портрете обнаруживается душа красавицы и тот лукавый взгляд любопытства, брошенный ею на кого-то вошедшего в ту минуту. Обнаженные за локоть руки ее остановились вместе с ее взором, работа прекратилась, вырвался вздох из девственной груди, прикрытой кисейным платком, — и все это изображено с такой правдой и простотой».

Кружевница смотрит на нас так, что сразу понятно — это мимолетный взгляд. Она лишь на одну секунду подняла голову от работы, улыбнулась и, возможно, кивнула в знак приветствия. Спустя секунду она снова опустит лицо и примется за свое кружево. Весь ее облик, приветливый и спокойный, говорит о том, что крепостная девушка любит свою работу. Возможно, что «прятки» от жизненных невзгод в созидательном труде — бессознательный посыл и самого художника, его завуалированное кредо.

В одной руке у кружевницы — коклюшка, деревянная катушка с ручкой, на которую наматываются нитки для кружева, в другой — булавка для накалывания и ограничения узора. У кружевницы красивые, ловкие — даже изящные — кисти с чистыми, аккуратными пальцами. Голова, кокетливо склоненная в приветствии, убрана просто, несколько веселых прядей выбиваются у шеи. Из украшений — тонкие серьги, платье серебристого цвета оттеняет белый шейный платок. Руки обнажены до плеч. Все детали подчеркивают естественную красоту молодой девушки. Она как будто не из крестьян — так изящна и утончена, что нисколько не уступает в этих качествах многочисленным образам тропининских аристократок. Многие критики даже замечали, что автор приукрашивает модель, что крепостная не может так выглядеть. На мой взгляд, ее образ имеет даже какие-то итальянские черты: нежная, прозрачная кожа, точеный нос, чувственные губы, темные волосы — все это отдаленно напоминает модных в те времена брюлловских красавиц. По-видимому, в кружевнице воплощен идеализированный, эталонный образ тех лет, собирательное лицо эпохи.

Кто послужил прототипом симпатичной работницы, неизвестно. Но в это время у всех на слуху была повесть Карамзина «Бедная Лиза», которая так же, как и наша героиня, «не щадя редкой красоты своей, трудилась день и ночь», и кружевницу назвали ее родной сестрой. Сам Василий Андреевич на это ничего не отвечал, а особенно любопытным, говорят, показал эскизы и наброски с натуры настоящих кружевниц — полуслепых, сгорбленных тя желой работой. Особенно талантливым и старательным из таких господа не давали выходить замуж, чтобы не отвлекать от дела. Те невольницы, что работали в поле, с завистью смотрели на чистых и сытых мастериц, лишенных тягот физического труда, а те, в свою очередь, завидовали семейным крестьянским кланам и оплакивали свою одинокую долю. «Такова подневольная жизнь», — с горечью говорил художник. Но его картины говорят нам не об этой стороне существования, а прежде всего — о красоте души, молодости, которая питает силы и надежды на лучшее, о красоте труда и о жизни деятельной, и оттого — прекрасной.

Рабочая часть станка приподнята и обращена к мастерице, поэтому результат ее работы по большей части скрыт от нас, сосредоточивая наше внимание на героине. Лишь внизу, в центральной части, мы видим небольшую ленту готового, очень изящного кружева. Чем больше коклюшек вовлечено в работу, тем она сложнее, и мы видим, что их — целая горсть, а значит, результат — очень высокого качества. Вероятнее всего, девушка работает над мужской или женской нательной рубашкой, предназначенной для господ. Но вряд ли она печалится о том, что ей самой такие вещи не по карману — ей нет необходимости приукрашать себя, она прекрасна без усилий. На переднем плане мы также видим небольшие ножницы для тонкой работы — до сих пор нечто подобное используют все рукодельницы мира. Здесь же — небольшая бумажка, вероятнее всего — рисунок-схема, на основании которого выплетается узор.