Николь Лоро - Разделенный город. Забвение в памяти Афин

Поскольку не бывает борьбы, которая не вела бы к победе одного из противников над другим, суверенное решение, принятое голосованием судей, служит объявлением этой победы и в то же самое время оно ее и приносит. Или, скорее, если взглянуть на происходящее в другом смысле: приговор завершает борьбу, но он так же целиком и полностью является ее верным и неукоснительным выражением; он решает, но также определенным образом придает противостоянию его завершенную форму, ограничиваясь тем, что он фиксирует и освящает [consacre] результат агона , к которому «город остается в некотором смысле непричастным» [970] Gernet L. Droit et société dans la Grèce ancienne. P. 69. . Решимся ли мы добавить: и в некотором роде зрителем? Как бы то ни было, больше мы не можем уклоняться от неизбежного вопроса о пассивности судей.

Как известно, перед афинскими судьями истец и ответчик выступали по очереди, каждый произнося свою судебную речь [971] В некоторых случаях убийства и во многих частных тяжбах предусматривалось даже два выступления, что позволяло истцу, говорящему первым, ответить своему противнику после его второго выступления. MacDowell D. M. The Law in Classical Athens. P. 119, 249. ; после чего трибунал сразу же и без обсуждения приступал к голосованию, без того, чтобы хотя бы одно должностное лицо или публичное ведомство выразило какое-либо мнение [972] Там же. P. 251–252, где МакДауэлл подчеркивает различие с современным судебным процессом в этом отношении. . Это молчание судей является настолько конститутивным для афинской díkē , что в случае, когда процесс о государственной измене, вроде процесса над стратегами, командовавшими в битве при Аргинусских островах (406 год до н. э.), проходит перед Ekklēsía , и большое число граждан выступает за или против обвиняемых [973] Ксенофонт. Греческая история, I, 7.4–32. , можно с полным основанием считать, что на деле речь здесь идет, скорее, не о процессе в собственном смысле слова, но о дебатах на собрании [974] MacDowell D. M. The Law in Classical Athens. P. 187–188. . Как если бы взять слово по поводу того, что стоит на кону в том или ином судебном процессе, означало тем самым утратить позицию судьи.

Вполне возможно, что такое распределение ролей еще раз свидетельствует о том, что «юридическая реальность процесса […] полностью исчерпывается идеей борьбы», в результате чего, поскольку работа с доказательствами целиком возлагается на тяжущиеся стороны, трибунал не располагает никакими средствами для «критики или расследования» [975] Gernet L. Droit et société dans la Grèce ancienne. P. 70; по вопросу об определении наказания см. также P. 79. от своего имени, и даже средствами для определения наказания, потому что в делах, для которых оно не установлено законом заранее, ему приходится выбирать между двумя противоположными определениями наказания, предложенными тяжущимися.

Разумеется, многое можно было бы сказать об этой парадоксальной ситуации, как правило, вынуждающей ответчика, если он хочет избежать тяжелого наказания, какого всегда потребует его противник, предложить для (то есть против) себя меру, куда более строгую, чем та, какой пожелал бы он сам [976] Paoli U. E. Studi sul processo attico. P. 68. . Это был бы повод, наоборот, оценить всю провокационность Сократа, который против смертной казни, требуемой его обвинителями, предлагает «кару», на самом деле представляющую собой квинтэссенцию гражданских почестей [977] О чести, которую представляет собой обед в Пританее, см.: Schmitt-Pantel P. Les repas au Prytanée et à la Tholos dans l’Athènes classique. Sitèsis, misthos et trophè // Annali dell’Istituto Orientale di Napoli. 1980. № 2. P. 55–68. ; и тогда мы могли бы понять, почему для афинских судей, которые не могли согласиться с таким определением меры наказания, открыто издевающимся над гражданским правосудием, не было другого выхода, кроме как уступить требованию обвинителей, приговаривая к смерти эксцентрика, в качестве наказания предложившего, чтобы его накормили обедом в Пританее. Предельным случаем, несомненно, является эта история, но, как известно, предельные случаи являются пищей для юридической мысли [978] Я обязана Яну Тома пониманием всей важности этого фундаментального правила юридической мысли. , и слишком известный процесс над Сократом, столь часто рассматриваемый исключительно с этической точки зрения, совершенно особым образом проливает свет на афинские судебные процедуры, прекрасно иллюстрируя принуждение к пассивности, действующее на судей народных трибуналов.

Но мы не ошибемся, если скажем, что, не будучи исключительно афинским, это принуждение является вполне общегреческим и действительно представляет собой communis opinio относительно пределов инициативы, допустимых для судей. Одна страница из Аристотеля, всегда чуткого к расхожим мнениям, из которых и состоит здравый смысл, послужит этому доказательством: во II книге «Политики», рассматривая конституцию Гипподама из Милета, который, решая вопрос о судебном приговоре, возложил на судей определение наказания, философ подвергает такой подход суровой критике; подобная практика, возражает он, не только превращает судью в арбитра – а решение арбитража не является приговором – но уже само то, что судьи совещаются между собой по поводу приговора, как это делают арбитры, когда их несколько, чтобы уладить спор, —

это невозможно [ ouk éstin ]; в противоположность этому, большинство законодателей принимает меры, чтобы судьи не общались между собой [ mē koinologōntai pròs allēlous ] [979] Аристотель. Политика, II, 1268b4–11. .

Как понять это «это невозможно» иначе чем как некое «это так не делают» [980] В основе выражения ouk éstin , употребленного Аристотелем, лежит некое «этого не существует» [букв. «не есть». – Примеч. пер. ], но понимаемое, как это следует делать в тех случаях, когда эта глагольная форма находится под ударением [ éstin вместо estin. – Примеч. пер. ], как «это невозможно». ? Тем самым подхватывая постулат общего мнения, согласно которому «завершить процесс с помощью судебного решения можно только одним способом – вынести его в пользу одной из двух сторон» [981] См.: Gernet L. Les Lois et le droit positif. P. CXLIII, где комментируется текст Аристотеля. , Аристотель возводит факт в необходимость: если судьи не обсуждают, это потому, что они не могут обсуждать. Возможно, отложив в сторону аристотелевский консерватизм в вопросах правосудия, стоит задуматься об импликациях этого странного доверия к голосованию судей, которые не могли задавать ни одного вопроса – ни сторонам, ни свидетелям – и не «сообщали» ( koinologeīsthai ) свои собственные вопросы в ходе хоть какого-то совещания [982] Аристотель дважды повторяет этот глагол («Политика», II, 1268b7 и 1268b10), как если бы его употребления самого по себе было достаточно, чтобы указать на откровенную абсурдность. . Что означало бы поразмышлять над пари, в силу которого решение, проистекающее из суммы индивидуальных gnōmai , будет – но благодаря какой алхимии? – с необходимостью правильным [983] Предпосылки этой ставки на большинство рассматриваются в: Terray E. Un anthropologue africaniste devant la cité grecque. P. 21–24. . Здесь мы вплотную сталкиваемся с трудным вопросом – который, как правило, очень плохо ставят или считают всегда уже решенным – о сопряжении индивидуального и коллективного в афинской демократии. Но сейчас я не буду глубоко в него погружаться, поскольку подобное предприятие выходило бы далеко за рамки данной главы – не говоря уже о средствах, которыми бы я располагала.