Лев Гумилёв - Татаро-монголы в Азии и Европе

Гуюк приблизил к себе христианских чиновников из Уйгурии-Кадака и Чинкая и православных священников из Сирии, Византии, Осетии и Руси [2414], одновременно объявив себя врагом латинства [2415]и ислама. Он собирался продолжить завоевательную политику своего деда, очевидно для того, чтобы оделить военной добычей своих сподвижников, обойденных монгольской военной аристократией. Рашид ад-Дин приводит пример его «щедрости»: ткани, привезенные в ханскую ставку купцами, оплачивала обычно казна. Когда их скопилось много, Гуюк приказал раздать товары бесплатно войску [2416].

Смысл мероприятия Гуюка ясен. Купцы, не продавшие товары, получили возмещение из казны. Низы армии, недостаточно богатые, чтобы купить роскошные ткани, получили их даром. Расплатилась за всех провинция. Внезапная смерть Гуюка изменила ситуацию в пользу «старомонгольской партии». Теперь обстановка 1240 г. ясна и одновременно проясняется творческий облик автора «Тайной истории монголов».

Отмеченные военные симпатии автора и замалчивание имени Елюй Чу-цая позволяют с полной уверенностью определить его партийную принадлежность. Он дает резко отрицательную характеристику Гуюку, который «не оставлял у людей и задней части, у кого она была в целости», и «драл у солдат кожу с лица», «при покорении русских и кипчаков не только не взял ни одного русского или кипчака, но даже и козлиного копытца не добыл».

Вместе с тем образ Тэмугэ-отчигина всегда положителен: «Отчигин — малыш матушки Оэлунь, слывет он смельчаком. Из-за погоды не опоздает, из-за стоянки не отстанет». В истории с убийством Тэб-Тэнгри автор стремится выгородить не Тэмуджина, а Отчигина. Он подчеркивает, что Отчигин был всегда любимцем высокочтимой Оэлунь-еке.

Ясно, что автор «Тайной истории монголов» принадлежал к «старомонгольской партии». Потому он и обеляет Джамуху, представляющегося ему носителем древнемонгольской доблести и традиций, уходящих в прошлое. Потому он выгораживает его от обвинения в измене монгольскому делу устами самого Чингис-хана, будто бы предлагавшего ему «быть второй оглоблей» в телеге государства, другом и советником [2417]. Именно поэтому он восхваляет предательство Джамухи по отношению к кэрэитам и найманам, потомки которых в 1240 г. объединились вокруг Гуюка, ненавидимого и презираемого автором. И не случайно говорит он устами Джамухи, что тот, «стремясь мыслью дальше анды», остался круглым сиротой с одной женой — «сказительницей старины» [2418]. Ведь это неправда! Друзья и соратники Джамухи в то время еще не сложили оружия. Мужественные мерки-ты и неукротимый найманский царевич Кучлук держались до 1218 г., а Джамуха попал в плен случайно, из-за измены своих воинов. Но что до этого автору «Тайной истории монголов»! Ему надо прославить древнюю монгольскую доблесть и изобразить кэрэитов и найманов беспечными, изнеженными хвастунами, чуть ли не трусами [2419], за исключением некоторых богатырей, вроде Хадак-багатура, обласканного за доблесть самим Чингис-ханом [2420]. Потому он замалчивает роль Эльчжидай-нойона в казни Джамухи, ибо ему пришлось бы отметить, что этот друг Гуюка был также любимцем Чингис-хана, а тогда созданная в «Тайной истории монголов» концепция потеряла бы свою политическую действенность. Эльчжидай упомянут там лишь в той связи, что однажды, проходя мимо стражи, он был задержан, и дважды при этом сказано, что это правильно [2421].

Возврат к старой доблести — вот идеал автора и политическая платформа, ради которой он написал свое замечательно талантливое сочинение.

В 1240 г. он был, видимо, очень стар, потому что с 1182 г. местоимение «мы» заменяет «они». Если в это время автору было даже только 16–18 лет, то в 1240 г. ему должно было быть под 80. По одному этому можно сказать, что «Тайная история монголов» не могла быть единственным его произведением, но время и эпоха похитили от нас остальные. Отсюда понятны не только его грандиозная начитанность и свободное обращение с цитатами и изменение интонаций на протяжении повествования, но и само заглавие. Это поистине «Тайная история» — протест против официальной традиции, идеализировавшей личность Чингис-хана.

Автор поставил своей целью доказать, что не хан, а доблестное монгольское войско создало империю. Хан может ошибаться, может иметь недостатки, но. он должен чтить и холить своих ветеранов, «которые вместе с ним трудились и вместе создавали государство» [2422].

Памфлет писался тогда, когда грамотеи с соизволения хана оттесняли ветеранов. Он был рассчитан на пропаганду, среди этих обижаемых офицеров, он доказывал им, что соль земли именно они и что им обязана империя своим существованием. Конечно, это была «Тайная история», так как монгольское правительство никогда не допустило бы открытой пропаганды таких взглядов.

Мы ничего не можем сказать о дальнейшей судьбе автора «Тайной истории монголов», но мне невольно кажется, что он был среди тех нойонов, которые подбивали на переворот Отчигина в 1242 г. и которые заплатили головой за бездарность и трусость своего высокородного вождя. Но если тенденция «Тайной истории монголов», чернящая Тэмуджина, является полемикой против официального восхваления его личности, то и линия, обеляющая его, тоже, очевидно, против кого-то направлена. Учитывая, что Чингис-хану и его дружинникам-головорезам завоевание собственной страны досталось труднее, чем любая из побед против врагов зарубежных, мы не только вправе, но обязаны предположить в среде монгольских родовичей крайне скептическое отношение к созданию мировой империи на трупах их соплеменников. Мысли и чувства униженных и ограбленных кэрэитов, найманов, ойратов, татар и прочих покоренных кочевников не могли не воплощаться в произведениях, по жанру подобных «Тайной истории монголов». Против них-то и выступает вторая тенденция — прославление справедливого и мудрого хана-вседержителя, устроителя державы, водворившего в Монголии порядок.

Натяжка здесь очевидна: «порядок» выражался в захвате красивых женщин для раздачи победителям да в карательных экспедициях против доведенных до отчаяния их мужей и отцов [2423]. Сама Монголия от «объединения» пострадала не меньше, чем Средняя Азия, Россия или Маньчжурия, и требовалось убедить остатки ее населения в том, что тут есть не только кровь и одичание, но и спокойствие и величие, чему покоренные кочевники вряд ли охотно верили.

В данном вопросе интересы монгольских ханов и монгольских ветеранов совпадали. В 1240 г. единодушие еще не было нарушено, и это четко отражено в нашем источнике.

Все сказанное свидетельствует о том, что оценки и социологический анализ эпохи возвышения Чингис-хана возможны лишь после проверки сведений, сообщаемых источниками, путем строгой исторической критики, как внутренней, так и компаративной. Выяснить, кто из монгольских витязей боролся за установление феодальных отношений, а кто против, можно только тогда, когда будут вскрыты мотивы их деятельности, а именно они тщательно затушеваны авторами источников. Распространенный метод аргументации цитатами уводит на ложный путь, подсказанный тенденцией, скрытой в источнике. Кроме того, при отмеченном нами разнобое в описаниях событий всегда можно подобрать цитаты для поддержки противоположных взглядов. Именно поэтому научные споры на эти темы не дали до сих пор результатов.