Андрей Дворниченко - Русские земли Великого княжества Литовского (до начала XVI в.)

Все-таки государственный аппарат в XIV–XVI вв. еще очень мало вмешивался в право общины. В этой связи большой интерес представляют наблюдения, сделанные И.П. Старостиной. Исследовательница обратила внимание на то, что Полоцкий, Витебский и Смоленский привилеи резко отличаются требованием безоговорочного возвращения поличного истцу от Судебника Казимира… В таком случае постановления о татьбе Витебского, Полоцкого и Смоленского привилеев можно расценивать как сохранение в этих землях собственных норм уголовного права, отличных от литовских». [390] Добавим, что они не только собственные, но и весьма архаичные, свидетельствующие и о силе общинных порядков в этих землях, и о слабости государственной власти, и неразвитости крупного землевладения. Гораздо дальше продвинулась по этому пути Волынская земля. Вот почему здесь находим формулу: «А по личное тому, на чьем именьи злодея изымають». [391] Трудно поэтому согласиться с И.П. Старостиной в том, что эта норма старая. Она относится к реалиям нового времени — времени распространения крупного землевладения. Переходный характер имеют киевский привилей и грамота киевским мещанам. [392] Они знают большую татьбу, когда вор не может уплатить истцу стоимость краденого, и татьбу, которую вор может оплатить. В первом случае украденное возвращали истцу, а вора вешали, а во втором — вор платил истцу стоимость украденного, а украденное «лицо» поступало в пользу двора.

Древнерусское законодательство и литовско-русское право имеют еще одно очень важное «общее место». «Будет ли стал на разбои без всякоя свады, то за разбойника люди не платятно выдадять и всего с женою и с детми на поток и на разграбление». М.Н. Тихомиров не согласился с М.Ф. Владимирским-Будановым в том, что это не просто убийство «без всякой ссоры». [393] Речь идет о злоумышленном преступлении, заранее задуманном и осуществленном по определенному плану. В таком случае виновный подвергался «потоку и разграблению». Такого рода архаическое наказание находим и в Смоленском договоре 1229 г. [394] Для П.В. Голубовского данная статья служила доказательством «страшного усиления княжеской власти» в Смоленске XIII в. [395] (мы не можем с ним в этом согласиться, поскольку другие памятники показывают, что князь еще во многом оставался общинной властью). [396] Это наказание производилось часто самой общиной. Так было в Новгороде, где имущество преступника делилось по сотням. [397] Подобную картину наблюдаем и в Полоцке. Здесь князь собирал вече и обвинял преступников. «Народ же… пошед, домы их разграбил, а жен и детей побили, иных изгнали». [398] Так было и в другой раз. [399] Самостоятельность княжеской власти проявлялась, видимо, в том, что он имел право поступать по своему усмотрению с человеком, «выбитым» из общины, а также получал часть его имущества. «Аще князь възвержет гнев на Русина, и повелит его разграбити с женою и с детьми, а Русин должен будет немчину наперед взяти, а потом как богови любо и князю». [400] Но главное не то, что такое наказание осуществлялось часто самой общиной. Это наказание действенно было лишь в условиях, когда община — средоточие всей жизни. Оно могло существовать лишь в обществе, «состоящем из общинных территориальных союзов, обществе, каждый член которого с необходимостью должен принадлежать к какому-нибудь союзу, обеспечивающему его гражданские и политические нрава». [401] «Суд и приговор о преступлении принадлежал целой общине… общество извергало из себя недостойного члена, не заботясь о дальнейшей его судьбе». [402] Наличие такого наказания свидетельствует об относительной слабости и примитивности государственного аппарата. [403] Тем знаменательнее, что в изучаемых землях такого рода явления находим не только в XIII в., но и гораздо позже. Характерно, что в Статуте 1529 г. «грабежом назывался как самоуправный захват имущества не на основании судебного решения и без участия должностных лиц (грабеж «безврадный», XII, 4), так и задержание имущества ответчика должностным лицом до уплаты ответчиком присужденной с него суммы». [404] «Статут 1529 года боролся с самоуправным грабежом как пережитком родового быта, поэтому в нем немало казуистических постановлений о запрещении самовольного грабежа». [405] До появления Статута самовольный грабеж не всегда считался правонарушением. Но для нас, пожалуй, важнее не это, а то, что и законодательство еще признавало возможность именно такого пути разрешения конфликтов. В этой связи интересно наблюдение Ф.И. Леонтовича, что и «страченьи шыи» Статута не одно и то же, что смертная казнь, установленная вторым и третьим Статутами. В этой мере в наказаниях Статута 1529 г. еще очень много от «разграбления и потока» времен Русской Правды. [406] Н.А. Максименко подметил, что «выволанье» Литовского статута имеет большое сходство с потоком Русской Правды. Подобно потоку, «выволанье» состояло в лишении преступника всех прав личных и имущественных. [407] В этой связи не могут не привлечь внимания и статьи областных привилеев о семейной ответственности. Еще М.Н. Ясинский обратил внимание на различие между постановлениями Витебского и Полоцкого привилеев об ответственности жены и детей. [408] В Витебском привилее ответственность жены и детей безусловна:… «А чого лицом не доищуться, которое татьбы, ино истьцу с татиного дому жоною его и детми заплатити его гибель…» [409] И.П. Старостина подметила, что эта статья имеет сходные черты со ст. 33/23 Смоленского договора 1229 г., действие которого распространялось и на Витебск, и Полоцк. «Таким образом, семейная ответственность Витебского привилея также может быть подведена к более ранним нормам», — пишет исследовательница. [410] Полностью мы согласны с ней и в том, что «в различии норм Витебского привилея о семейной ответственности при татьбе с Полоцким привилеем и Судебником Казимира… следует усматривать прежде всего не проявление правового своеобразия, но своего рода этапы становления и развития этих норм». [411]

Как видим, черты права, связанные с преступлением и наказанием, лишь постепенно начинают изменяться с древнерусских времен, что, в свою очередь, свидетельствует о стойкости общинных традиций в праве и слабости государственного аппарата. О том же говорят и материалы по судопроизводству.

Согласно современному научному подходу к этой сфере здесь возможна следующая эволюция. Раннему этапу свойственна примитивность судоустройства и судопроизводства, в которых через первобытные формы лишь очень медленно прокладывали себе дорогу упорядоченное судоговорение и рациональные методы расследования. [412] Огромную роль играли всякого рода удостоверители авторитета положения индивидуума в социуме. По мере развития «вертикальных» структур, усиления государственной власти все большую роль начинает играть письменный документ, который отождествлялся с государственной властью. [413] Подобного рода процессы хорошо фиксируются и на Руси. Проявляются они и в изучаемом нами регионе.