Арсений Насонов - Монголы и Русь. История татарской политики на Руси

Летописный рассказ о третьей поездке Феогноста вскрывает, как видим, одну из основных задач посредничества между Царьградом и русской митрополией — исполнение дипломатических поручений к императору (или к императору и. патриарху) от хана Менгу-Тимура. Поездкам представителя русской иерархии в Царьград давалось политическое назначение, и эта миссия возлагалась не на митрополита, а на сарайского епископа.

Исключительным положением, в которое была поставлена Сарайская епископская кафедра, таким образом, создавался до известной степени как бы новый церковный центр русской митрополии [159]. Надо думать, что и в делах внутренней политической жизни Северо-восточной Руси сарайский епископ должен был играть значительную роль, выполняя те или иные дипломатические поручения хана; к этой мысли, впрочем, приводят нас некоторые конкретные штрихи в известиях летописного материала. Так, митрополичий летописец, в составе Львовской летописи, сообщает под 1296 г., что на съезде князей, состоявшемся после приезда ордынского посла Неврюя, благополучному разрешению вопросов содействовали, во-первых, местный владимирский епископ Симеон и, во-вторых, не митрополит, как следовало бы ожидать, а «владыко Саранский Измайло» (Льв. л.).

Так, мало-помалу, обладание опустевшим и разгромленным Киевом как митрополичьей резиденцией теряло свои политические преимущества. Александр Невский, получив Киев, не поехал на юг, а остался в Новгороде. В дальнейшем, в XIII в., мы не слышим о князьях в Киеве, но не можем с уверенностью сказать, что князей там не было: о Киеве последующих десятилетий мы почти ничего не знаем [160]. Оторванная в условиях, созданных феодальной раздробленностью и в зависимости от условий, созданных татарским нашествием, Юго-западная Русь безнадежно уходила из поля зрения Владимирского стола.

Итак, после татарского завоевания во внутренней жизни края произошел глубокий сдвиг в результате тех событий, которые были связаны с нашествием татар. События эти обрекали на гибель как раз те идеи, в торжество которых верили во Владимире и которыми были воодушевлены составители северо-восточных летописных сводов перед татарским нашествием (XII–XIII вв.). На Владимир хотели смотреть, как на общерусский центр, столицу «Русской земли», но фактически именно Владимир был страшно обескровлен; ни Ростов, ни Ярославль, ни Углич, ни Тверь не подверглись, кажется, такому разгромлению, не испытали такого беспощадного избиения своих обитателей. На владимирских князей в первые годы ига продолжали еще смотреть, как на защитников не только земель Ростово-Суздальской, Новгородской и Смоленской, но и земель киевского юга, а фактически Киевщина все более и более уходила из сферы владимирских интересов. Церковно-политический центр в некотором отношении был перенесен в Сарай. Деятельность митрополичьей кафедры в значительной мере лишилась своего политического значения, а вместе с этим и обладание опустевшим Киевом как митрополичьей резиденцией теряло прежние политические преимущества. Оторванная татарским погромом Юго-западная Русь безнадежно уходила с поля зрения Владимирского стола.

Это крушение практических возможностей к осуществлению общерусской роли Владимирского стола оплакивалось как «погибель Русской земли». Таким плачем является сохранившийся отрывок памятника. «Слово о погибели Русской земли» — памятника, по существу, чисто владимирско-переяславской литературы. «Отселѣ, — говорит автор, — до оугоръ и до ляховъ, до чаховъ, от чаховъ до ятвязи и от ятвязи до литвы до немець, от немець до корѣлы, от корѣлы до Оустьюга, гдѣ тамо бяхоу тоимици погании и за дышючимъ моремъ, от моря до болгарь, от болгарь до боуртасъ, от боуртасъ до чермись, от чершсь до моръдви: то все покорено было богомъ крестианьскому языкоу, поганьскыя страны, великому князю Всеволоду….» [161].

Северная, Северо-восточная и Юго-западная Русь, по представлению автора, были объединены перед татарским нашествием под единой властью, составляли единое государственное целое. Носителем этой общерусской власти был великий князь владимирский, и общерусским центром, следовательно, — г. Владимир, где сидел потомок и политический преемник киевских князей Юрия и Владимира Мономаха [162]. Нашествие татар, в сознании составителя «Слова», несло с собою, очевидно, «погибель», поскольку разрушалось государственное единство Русской земли и «погибало» значение г. Владимира как общерусского центра.

С разгромом и опустошением г. Владимира после татарского нашествия центр жизни Ростово-Суздальской земли передвинулся на север. Средоточием церковной и общественной жизни края сделался Ростов — древний вечевой центр волости. Туда, на территорию Ростовского княжества, потянулось, как мы видели, сбитое со своих мест население. И оттуда, со стороны старого Ростова, поднялась в 60-х гг. XIII в. волна вечевых мятежей против порядков ордынского владычества.

Вечевые восстания в Ростове и городах Ростовского княжества против порядков монгольского владычества. Некоторые данные о классовом составе веча в изучаемую эпоху. Политика татар в отношении к князьям ростовской группы и к местному боярству. Подавление вечевых восстаний. Результаты политики татар, связанной с событиями в Ростовском княжестве

Выступление северо-восточных городов (1262 г.) ближайшим образом было направлено против мусульман-откупщиков, появившихся с распространением откупной системы. Наши сведения о Берке-хане (1258–1266) [163]говорят за то, что с его стороны можно было ожидать скорее поблажек по отношению к откупщикам-мусульманам: Верке (первый золотоордынский правитель, принявший мусульманство) имел тесные связи с мусульманами Ближнего Востока; по свидетельству Эльджузджани, он еще в топом возрасте обучался корану в Ходженте [164]. Но оказывается, что в данном случае откупщики приезжала не от Берке, не из «Золотой Орды».

Мы видели, что организация сбора налогов с провинций империи, и в том числе с России, по крайней мере частью, непосредственно относилась к деятельности центрального управления, зависела от великого хана (каана), или императора. Признаки этой зависимости мы встречаем и в 1262 г.; летопись рассказывает, что в то время в Северо-восточную Россию (в Ярославль?) прибыл от «цесаря татарского Кутлубия», т. е., как можно полагать, от императора Хубилая (1259–1294) [165], «золъ сый» мусульманин Титям (Титяк); его «поспѣхом» действовал некто Изосима, также принявший мусульманство, и «творил великую досаду» местному населению; он был убит в Ярославле, по словам летописи, в тот самый момент (в 1262 г.), когда по городам избивали или изгоняли мусульман, откупавших «дани» [166]. Таким образом, откупщики приезжали на Русь в начале 60-х гг. XIII в. от императора монгольской империи, а не от Берке.