Арсений Насонов - Монголы и Русь. История татарской политики на Руси

С этой точки зрения могут представить некоторый интерес сведения, дошедшие до нас из местного угличского материала (критическая разработка которого пока не произведена); по этим данным, на общем совете города (Углича) было решено, что после отъезда угличского князя Владимира Константиновича [117], когда Батый подойдет к Угличу «и потребует сдачи его, то немедленно сдать город, встретить Батыя за городом и просить пощады людям и городу… Угличский князь и бояре слыхали, что Батый не истреблял покорившихся ему городов, лишь бы это покорение не стоило татарской крови» [118]. Когда неприятель стал приближаться, «многочисленные толпы народа… рассыпались по лесам и укромным местам». Навстречу Батыю вышли с дарами; город был занят, но разгрому не подвергся. Когда же Батый ушел и приехал угличский князь, возвратились «из дремучих лесов и спасавшиеся бегством горожане» [119].

Надо полагать, таким образом, что далеко не все города были так разгромлены, как Владимир, далеко не все испытали такое страшное избиение своих обитателей; оставшееся население Владимира бежало, как мы видели, на север, за Волгу, на территорию Ростовского княжества. Подобную эмиграцию или, вернее, бегство перед наступавшими монголами можно было наблюдать и на Западе. С уходом монголов беженцы возвращались вскоре на свои места; по рассказу хроники Матвея Парижского, из одной только Дании вернулось на родину беженцев более 40 кораблей [120]; опустошенные поселения имели возможность, таким образом, быстро восстановиться. В ином положении находился г. Владимир. Ярослав Всеволодович сделал попытку «собрать людей» в опустошенный город [121]. Но не прошло и двух лет, как татары вновь появились в районе Клязьмы; с приближением татар население в ужасе бежало: летописец говорит, что, когда в 1239 г. татары стали «воевать» по Клязьме, «бѣ пополохъ золь по всей земли и сами не вѣдаху и гдѣe хто бѣжить» [122].

Дальнейшее исследование не оставляет сомнения в правильности нашего предположения и показывает, что Владимир был сильно опустошен и разгромлен, что Ростов был, невидимому, в ином положении. Местное владимирское летописание (местные владимирские записи) почти непрерывно ведется вплоть до 1239 г. и после татарского погрома как бы умолкает. Скудные и отрывочные известия первых десятилетий послетатарского периода не обнаруживают систематических летописных записей во Владимире; летописный материал этого времени заполняют главным образом ростовские известия [123].

В опустошенный Владимир не считали даже нужным поставить епископа: в течение нескольких десятилетий после погрома 1238 г., когда убит был владимирский епископ Митрофан, и вплоть до 1274 г., когда был поставлен еп. Серапион, г. Владимир пребывал совсем без епископа [124]; ростовская епископия оставалась единственной епископией в пределах всей Ростово-Суздальской земли, и Ростов, таким образом, сделался снова церковным центром всего края [125].

Итак, именно Владимир был страшно обескровлен. Ни Ростов, ни Углич, ни Ярославль, ни Тверь, ни Кострома, ни Переяславль не подверглись, кажется, такому опустошению и разорению. История Владимирского княжества до монгольского нашествия тесно связана с историей роста г. Владимира, с историей этого нового вечевого, общеземского центра. Во второй половине XII и в начале XIII в. документы рисуют его многолюдным городом, с многочисленным военно-торговым населением, представлявшим собою (как город) значительную военную силу. Татарское завоевание нанесло ему сокрушительный удар. Ярослав, как мы видели, сделал попытку «собрать людей» в опустошенный город. И он и Александр продолжали жить еще во Владимире [126]. Но уже их преемники — «вел. князья Владимирские, и Новгородские» — Ярослав Тверской,

Василий Костромской, Димитрий Александрович Переяславский предпочитали, судя по отрывочным летописным известиям, оставаться в своих «отчинах» (в Твери, в Костроме, в Переяславле) [127]. Владимир как город потерял свою силу и значение; он по-прежнему оставался городом стольным, великокняжеским, но не мог уже более служить реальной опорой великокняжеской власти.

Но не только в этом надо видеть решительный сдвиг, который принесло с собою татарское завоевание в первые десятилетия.

Исследование обнаруживает, что деятельность митрополичьей кафедры в значительной мере лишилась своего политического значения, а вместе с тем и обладание Киевом как митрополичьей резиденцией теряло прежние политические преимущества.

В самом деле, хану, главе золотоордынского государства, необходимо было поддерживать непосредственные сношения с русским митрополитом, с представителем русской иерархии, или «главным попом», как называли его, по свидетельству русского источника, монголы; это требовалось и для успешного разрешения вопросов церковной жизни и церковно-политических отношений в пределах самой России, а также вопросов внешней политики, поскольку митрополит был связующим звеном между византийским императором и патриархом, с одной стороны, и русской митрополией — с другой, был как бы посредником между Русью и Византией.

В первые годы владычества татар, вплоть до 1250 г. (1216–1250), на Руси не было поставленного патриархом митрополита [128], и сношения с русской церковью в Орде поддерживались через ростовского епископа Кирилла [129].

В 1250 (1246–1250) г. на русскую митрополию был поставлен, наконец, митрополит. Новый митрополит (Кирилл) в полной мере был ставленником князя Даниила Галицкого. Он был избран Даниилом задолго еще до поставления его на митрополию: уже в 1242 г. мы видим его сопутствующим Даниилу в качестве будущего главы русской церкви [130]. Мало того, летописные известия свидетельствуют, что после возвращения митрополита Кирилла из Никеи [131]через Венгрию, он выступил в роли доверенного лица Даниила в попытке заключить какой-то союз между Даниилом и великим князем Андреем, — как можно предполагать, основываясь на дальнейшей судьбе Андрея, враждебный татарам, — и содействовал устроению брака Андрея с дочерью Даниила Галицкого [132]. В качестве доверенного лица Даниила он не мог, конечно, пользоваться доверием в Орде, тем более что направленный против татар союз галицкого князя с папой был окончательно разорван только в 1257 г. [133]Таким образом, деятельность нового митрополита с самого начала совершенно скомпрометировала его в глазах Орды: хан не вступал с ним в непосредственные сношения, и за все свое долголетнее управление митрополией Кирилл, сколько нам известно, ни разу в Ордене был [134].

Между тем в 1261 г. произошло событие большой политической важности, имевшее крупное значение в мировой истории, — Михаил Палеолог овладел Константинополем [135]. Эти события настоятельно потребовали так или иначе определить вопрос об отношениях между Византией и русской митрополией: в новой обстановке сношения золотоордынского государства с Царьградом получали исключительное политическое значение.