Тимур Хайдаров - Эпоха «Черной смерти» в Золотой Орде и прилегающих регионах (конец XIII – первая половина XV вв.)

Для узаконивания своей политики темник утверждает на троне приходившегося ему внучатым племянником Пулада, сына Тимура-Кутлуга. Скорее всего, это произошло где-то в Крыму, так как в 1406 г Пулад начал чеканить монеты от своего имени в Каффе [Рева Р., 2016: 707]. Если анализировать всю ордынскую политику эмира Идегея, то, можно заметить, что, действовал известный еще со времен темника Мамая принцип: « преболи всехъ князи ординьскыхъ, иже все царство единъ держаше и по своей воле царя поставляйте, его же хотяше ». Поэтому, как и Мамай, он стремился закрепиться на политическом Олимпе за счет игры на противоречиях между основными своими противниками. В итоге, это могло привести к тем же результатам, что и у предшественника. Ничего не было удивительного в том, что Идегей должен был предпринять поход на Москву.

В отечественной историографии господствует мнение, что одной из главных причин похода сарайского правителя стало переселение на Русь сыновей Токтамыша, убитого в Тюмени в 1405 г. В действительности же, по мнению отечественного историка А.П. Григорьева, имела место быть неудачная попытка проведения Идегеем в отношении русских земель политики « разделяй и властвуй » [Григорьев А.П., 1988]. Впрочем, данная оценка событий 1408 г. была подвергнута резкой критике со стороны А.А. Горского. Согласно его точке зрения, основной причиной этого похода явилось фактическое непризнание сюзеренитета Золотой Орды над Москвой, характеризовавшееся неуплатой дани, начиная с 1396 г., и началом чеканки монет с указанием « князь великий Василий Дмитриевич » [Горский А.С., 2016: 129].

Ясно одно, что согласно данным, представленным в хронологически близких летописных текстах (Рогожского летописца и Симеоновской летописи), поход Идегея стал неожиданностью для Московского княжества. Татарское войско появилось между 23 и 30 ноября 1408 г., обороной города вместо отсутствующего великого князя Василия Дмитриевича руководили бояре. Великое княжество Московское вынуждено было выплатить дань и признать свое подчиненное положение. Впрочем, из-за того, что эти события пока еще очень плохо отражены в отечественной историографии, остается очень много белых пятен.

Как известно поход Идегея на Москву состоялся поздней осенью 1408 г. Если учесть, что на Руси эпидемии происходили в период « от Семена дни летопроводца до рождественского говения », то есть со второй половины лета по начало зимы, то становится понятна причина появления татарского войска в конце ноября [Приселков М.Д., 1950: 381–382]. При этом в наиболее пиковые годы смертность среди населения могла достигать от 20 до 100 человек в день [ПСРЛ 18: 102], что превращало любую оборону города в практически невыполнимую задачу.

Предположение о влиянии фактора мора на московский поход Идегея подтверждает приведенный в летописных сводах список разграбленных татарским войском русских городов, которые на тот момент, если верить тем же летописным источникам, уже пострадали от эпидемии. Среди пострадавших были названы Ростов Великий, Юрьев-Польский, Переславль-Залесский, Дмитров, Коломна, Нижний Новгород, Городец и др. [ПСРЛ 11: 208, 209, 216, 218]. Впрочем, даже несмотря на то, что ордынскому хану так и не удалось взять Москву, результаты этого похода для татарской стороны были более чем успешными. Великий князь Московский Василий I Дмитриевич вынужден был выплатить дань за несколько лет в размере 3 тыс. рублей, перестал действовать московско-литовский антиордынский военный союз, что позволило на время продлить существование единого татарского государства.

Несмотря на это, великой князь Московский начал систематически выплачивать дань только в 1412 г. Причем общая сумма полученной законным чингизидом Джелал-ад-Дином (Зелени-Салтана Токтамышевича в русских источниках) равнялась 7 тыс. рублей, то есть равнялась установленной еще в 1399 г. сумме ежегодного « ордынского выхода ». Скорее всего, это была первая выплата дани в XV в. в рамках установленных ранее правил финансовых отношений с Сараем [Горский А.С., 2016: 129]. Причиной такого хода событий, как и в 1408 г., стала эпидемическая вспышка 1409/10 г. При этом, в отличие от 1408/09 гг., где первоисточником выступал расположенный в районе г. Дербента природный эпидемический очаг, вспышка 1409/10 гг. скорее всего, имела персидский первоисточник. Если учесть, что ордынским вспышкам (1364–1367, 1374–1375 гг.) предшествовали эпидемии, произошедшие за 2–3 года до этого в Закавказье и Персии, то последствием крупной тебризской вспышки 1407 г. стала как раз последняя вспышка [Фасихов свод, 1980].

Хотя об этих событиях практически и не сохранилось летописных свидетельств, но о масштабах и возможных районах распространения этой вспышки чумы косвенно могут свидетельствовать ход военных столкновений между Московским и Нижнегородским княжествами, Витовтом и Идегеем, а также сообщение о походе 1409 г. ушкуйников в Булгар и вглубь ордынской территории [Горский А.С., 2016: 130; ПСРЛ 11: 211; ПСРЛ 15: 485; ПСРЛ 34: 158]. Исходя из этого, можно говорить о море 1408–1410 гг. как о едином историческом событии. Впрочем, и по общему количеству умерших и по масштабности политических последствий, эпидемия 1408–1410 гг. меркнет перед эпидемическим десятилетием в истории России (1414–1431 гг.). Таким образом, можно говорить о данной эпидемии, как об одной из первых вспышек надвигавшегося большого мора XV в.

Для того, чтобы понять происходившее между 1414 и 1448 гг. на пространстве Улуса Джучи необходимо проанализировать события второй половины XIV — начала XV вв. на Северо-Западе Руси и Литве. Стоит сразу же отметить, что из-за развитости летописания на Северо-Западе Руси, были хорошо отмечены многие вспышки эпидемических заболеваний. Не последнюю роль в начале последних, по заключению современных отечественных исследователей, сыграла активизация Реликтового Северо-западного природного очага чумы и Реликтового природного очага Русской равнины. В отличие от нижневолжского, среднеазиатского и кавказских природных очагов, пик их активизации пришелся на XIII в. Традиция описания « Черной смерти » в северо-западных русских летописных сводах базировалась на большом количестве зафиксированных ранее « моров ». Однако, в условиях прихода в 1352 г. неизвестного ранее заболевания, создатели местных летописных сводов были вынуждены заново ее формировать.

Традиционно считается, что « Черная смерть » пришла на Русь в 1352 г. из Германии. Наиболее полно эти события отображены в летописи Авраамки, Новгородской четвертой, Новгородской Карамзиновской и Псковской первой летописи. Если исходить из географо-хронологического принципа отбора материала в летописных сводах, то наиболее раннее описание « мора лета 6860 » присутствует в Псковской первой летописи [ПСРЛ 4, 1848: 190–191]. Основной акцент в данном письменном источнике, безусловно, был сделан на Псков и его округу. Главное, что следует отметить в рассказе, посвященном « Псковскому мору », это то, что болезнь затронула « мужи, и жены, и старые, и младые, и малыя детки, и попове, и черноризцы ». Собственно, бедствие начинало проявляться « смертное сице: аще кто охракнетъ кровь ». Больные, как правило, умирали на 2 или 3 день. В предчувствии смерти многие отправлялись в монастыри или приходские церкви. Умерших было так много, что представители церкви фиксировали до 30 погибших за ночь. В результате приходилось класть « по трое или по пяти головъ во единъ гробъ ». Болезнь не щадила ни бедных, ни богатых. В некоторых богатых семействах не оставалось в живых ни одного наследника. Здоровые могли начать ненавидеть своих живых больных родственников, но и могли начать помогать в уходе за больными или в захоронении умерших. Собственно, « Черная смерть » началась в городе « изъ весны на Цветной недели, тоже и до самыя осени; уже предъ зимой преста », т. е. примерно с 15 апреля и по 1 декабря. Если говорить о мерах, предпринятых в городе по борьбе с эпидемией, то в летописи перечисляются крестные ходы. Для этой цели был даже приглашен новгородский владыка Василий, который после проведения крестного хода на обратном пути « преставися на рече на Уже » (р. Уза, приток р. Шелонь). Псковские летописцы, одними из первых на Руси, признали восточное происхождение новой эпидемии: « моръ из Индейской земли, от Солнца градъ ».