Тимур Хайдаров - Эпоха «Черной смерти» в Золотой Орде и прилегающих регионах (конец XIII – первая половина XV вв.)

Если сравнивать данный текст с Новгородской четвертой летописью, то в вариантах текста источника, опубликованного в 1848 и 1915 гг., можно отметить, что указание на восточное происхождение заболевания сообщили иностранцы: « Немци же реша: той моръ пришелъ изъ Индейския страны, отъ Солнца града ». Кроме того, в тексте данного летописного свода присутствует указание точной даты смерти заболевшего во время крестного хода в Пскове новгородского владыки Василия и последующее его захоронение в соборе Св. Софии. Впрочем, данный исторический источник интересен еще и тем, что в нем подробно описывается вспышка эпидемии уже в самом Новгороде и ее дальнейшее шествие вглубь Новгородской земли (Ладога). « Той же осени бысть моръ силенъ въ Новегороде и въ Ладозе; се прилучися пргити на ны, по человеко-любiю Божгю, праведному суду его: вниде смертъ въ люди тяжка и напрасна, отъ Госпожина дни паче же и до Велика дни, велiе множество безчисленое людей добрыхъ помре по всемъ улицамъ; не-токмо же въ единомъ Новегороде бысть ая смерть, и иною, яко по лицю всея земли походи, ему же Богъ повелъ, тотъ умре, а его же снабди, сего наказаетъ, да почт дни о Господе целомудрено и безгрешно поживемъ » [ПСРЛ 4, 1848: 60; ПСРЛ 4, 1915: 282–285]. Как следует из приведенного отрывка, « Черная смерть » охватила Новгород и окрестные земли осенью. По охвату, количеству умерших и остроте восприятия в обществе, данная эпидемия была аналогична эпидемии в Пскове. Практически без изменений сведения об эпидемии в 1352 г. на Северо-Западе Руси содержатся в двух других летописных списках [ПСРЛ 42: 130–131, ПСРЛ 43: 118–120].

Гораздо более информативно выглядит текст Новгородской первой летописи. Так в списке, опубликованном в 1841 г., присутствует указание на смерть весной 1353 г., после длительной болезни, митрополита всея Руси Феогноста [ПСРЛ 3, 1841: 58; ПСРЛ 3, 1888: 351; ПСРЛ 3, 1950: С. 362]. Скорее всего, речь не может идти о « Черной смерти », так как согласно летописным сводам, человек умирал за 3 дня. Здесь же речь скорее шла о длительной болезни. Поэтому не имеет смысла считать смену митрополита всея Руси исключительно прямым последствием эпидемии средневековой чумы, как и саму вспышку средневековой чумы в Москве в 1353 г. Скорее нужно говорить о косвенных последствиях данного исторического событиях, когда в результате массовой смертности среди церковных иерархов произошла смена руководителей Русской православной церкви. Аналогичный процесс наблюдался и среди политической элиты русских княжеств.

Если возвратиться к опубликованному в 1841 г. тексту Новгородской первой летописи, то еще одной формой борьбы с напастью, наряду с крестным ходом, называется и окуривание. « Въ лето 6860. Добиша челомъ Новъгородьцы, бояре и черные люди, apxiecKony Новъгородьскому владыце Василiю: чтобы еси, господине, ехалъ нарядилъ костры Орехове — и онъ ехавъ костры нарядилъ, и пршха въ Новъгородъ » [ПСРЛ 3, 1841: 58]. Аналогичное указание на этот способ борьбы приведен и в другом варианте Новгородской первой летописи [ПСРЛ 3, 1888: 329].

В плане исследования дальнейшего шествия « Черной смерти » по территории русских княжеств, представляет интерес отрывок, приведенный в написанном во второй половине XV в. Рогожском летописце: « В лето 6860. Того же лета моръ бысть великъ въ Смоленьсце на люди » [ПСРЛ 15, С. 60].

Обращаясь к общерусским летописным сводам, нужно отметить, что древнейшей является летопись Авраамки, которая базировалась на основе более старых летописных источников и была составлена в последней четверти XV в. в Пскове или Новгороде. Впрочем, приведенная здесь информация « о море лета 6860 г. » полностью повторяет запись, приведенную в Псковской первой летописи [ПСРЛ 16, С. 83–86]. Более информативным выглядит текст Никоновской летописи, написанный в начале XVI в. Безусловным достоинством данного летописного свода следует признать наличие указания на вспышки « Черной смерти » в тех русских городах, указание на которые практически нельзя встретить в других летописных сводах. « Въ лето 6860 бысть моръ силенъ зело въ Смоленске, и въ Шеве, и въ Чернигове, и в Суждале, и во всей земли Русстей смертъ люта, и напрасна и скора; и бысть страхъ и трепетъ велiй на всехъ человецехъ. Въ Глухове же тогда ни единъ человекъ не остася, вси изомроша; сице же и на Белоозере » [ПСРЛ 10, 223–224]. Судя по представленной информации в данном летописном своде можно говорить о продолжении вспышки в других русских княжествах. Однако, нельзя исключать, что данная вспышка средневековой чумы имела исключительно новгородское или псковское происхождение. Судя по приведенным записям Никоновской летописи можно говорить о совпадении нескольких эпидемических волн: немецко-польской, скандинавской и ордынской. Именно перекресток дорог из этих регионов и находился в районе Смоленска и Киева. Информация о чуме в 1351–1352 гг. также представлена в летописных сводах XVI в. [ПСРЛ 30: 110; ПСРЛ 37: С. 72].

Следующей отмеченной русскими летописцами вспышкой средневековой чумы на Северо-Западе Руси стал псковский « мор лета 6868 » (1360 г.). Информация о нем содержится лишь в одном летописном своде: Псковской второй летописи. « В лето 6868. Бысть во Пскове дроугыи моръ лют зело; бяшо бо тогда се знамение: егда кому где выложится жолоза, то вскоре оумираше; мнози же оумириаху тою болезнию, много время тои смерти належащи на людех » [ПСРЛ 5, 1851: 14]. В представленном летописном отрывке очень четко фиксируется симптоматика, характерная для бубонной формы чумы. Отсутствие указаний в других летописных сводах на данный исторический факт или присутствие перечисления иных пораженных данным бедствием может свидетельствовать о локальном характере данной эпидемии.

Аналогичная ситуация сложилась вокруг описания псковского « мора лета 6877 » (1369/70 г.). «… много бедъ претерпеша, болезнь и моромъ и ратьми, и всехъ настоящихъ золъ на ны грехы наша » [ПСРЛ 4, 1848: С. 193]. В отличие от « мора лета 6868 » в представленном отрывке отсутствует описание симптоматики заболевания. Поэтому для того, чтобы убедиться в том, что в Пскове в 1369/70 г. случилась вспышка именно эпидемии чумы, нужно обратиться к текстам западноевропейских хроник. Согласно переставленной в них информации, европейские страны подверглись опустошительной эпидемии чумы в 1366–1368 гг. Поэтому налицо продолжение данной вспышки в русском городе.

Куда больше информации в летописных сводах содержится о « море лета 6896–6899 » (1387–1391 гг.) на Северо-Западе Руси. Одним из важнейших политических факторов, определивших развитие этих русских земель, стало начало стратегического наступления Великого княжества Литовского. Первотолчком к нему стали развернувшиеся в 1386 г. события вокруг города Мстиславль. Данный населенный пункт был основан в 1135 г. смоленским князем Ростиславом Мстиславовичем. Литовским город стал только в 1358 г. Поэтому было вполне объяснимо желание со стороны смоленских князей вернуть его под свой контроль. Однако, реализовать на практике задуманное смоленским князьям не удалось. Наоборот, как следует из летописных записей, 29 апреля 1386 г. смоленскому князю Святославу Ивановичу пришлось встретиться со всем литовским войском. Вот как об этом сообщается в Никоновской летописи. « И затворишася во граде, и стояху Смоляне подъ городомъ Мстиславлемъ, 11 дней, но успеша ничтоже. И бысть уже наутрiе, въ Фомину неделю, въ полъутра появишася къ городу со единыа страны полки рати Литовсюа, и узреша Смоляне въ поле стяги Литовсша рати. В первомъ же полце бе князь великт Скригайло Олгердовичь, а въ другомъ полку братъ его Корибутъ Олгердовичъ, а в третiемъ полку братъ ихъ князь Семен Лунгвенъ Ольгердовичъ, а в четвертый полк Витовтъ Кейстутьевичъ со множеством, бесчисленными силами Литовскими, грядуще борзо на поле во граду. Смоляне же, видевше ихъ, смятошася восколебашаяся, и начаша вскоре рядити полки своя и противу себя бой и съступишася подъ градомъ подъ Мстиславлемъ на поле на реке на Верхе, а людге гражане стояху на забралехъ и з города зряху. И бысть межъ ихъ брань велiа и сеча зла и падоша мертвги на реце на Вехре. И посемъ князи Олгердовичи одолеша, а Смоляне побгени бышя, а инт побегоша. И ту убiенъ, бысть на суйме князь великт Святослав Ивановичъ Смоленскт, внук Александрову правнук Глебов Ростилавича, праправнука Ростиславлъ, препраправнука Мстиславль, пращура Давидов, прапращуръ Мстиславль Владимеръ Маномахъ Всеволожь сынъ, а Всеволодъ Ярославъ сын, а Ярославъ великого Владимера сынъ. И ту убиша и братаничя его князя Ивана Василiевича, внука Иванова, правнука Александрова. А детей Святославлихъ князя Глеба да князя Юрья поимаша и поведоща въ Литву, а прочихъ Смолянъ многихъ, бояръ и воеводъ и слугъ, избиша, а иныхъ поимаша, а ити бежаша и истоноша въ реце Вехре. А за иными князи Литовстги погониша и прогониша и до Смоленска изгономъ. Смоляне же затворишася во граде Смоленце, Литва же много стояше около града и взяша окупъ съ него, а телеса избiенныхъ князей даша имъ и взяша надъ Смолняны свою волю, елико восхотеша » [ПСРЛ 11: 90–91]. Результатом этих событий стало установление со стороны Литвы контроля над Смоленским княжеством. В самом городе в качестве правителя был посажен сын смоленского князя Святослава Юрий, а брат его Глеб был взят в Литву в качестве заложника [ПСРЛ 11: 91].