Тимур Хайдаров - Эпоха «Черной смерти» в Золотой Орде и прилегающих регионах (конец XIII – первая половина XV вв.)

В 1428 г. Витовт двинулся на Новгород. Новгородцы, обратившись за помощью к Пскову, получили фактически отказ: « И псковичи отрекоша: как вы нам не помогосте, так и мы вам не поможем ». Еще один удар был нанесен со стороны великого князя Московского Василия II Васильевича. « А князь великий тогда Василий Васильевич к деду своему князю Витовту и крест поцелова, что ему не помогати по Новегороде, ни по Пскове » [ПСРЛ 5, 1851: 26]. Этой шаг объяснялся, с одной стороны кровными узами с Витовтом, а с другой стороны, простой нехваткой сил. Вследствие масштабного голода и перманентных вспышек эпидемий чумы, приходилось проводить оборонительную политику не только от своего дяди Юрия Дмитриевича, но и от активизировавшихся татар. В результате, новгородцы вынуждены были пойти на выплату Витовту огромной по тем временам суммы (по разным сведениям от 10 до 15 тысяч рублей), что легло тяжелым бременем на все население принадлежавшего новгородцам Севера Руси и зависимых от них народов [51].

Заключение с Новгородом мира в 1428 г. серьезно подняло в глазах окружающих статус Витовта. Поэтому последний путем создания системы династических браков с соседними странами стремился закрепить свое положение. Все это сделало Великого князя Литовского одним из самых влиятельных правителей в Восточной Европе. О степени его влияния можно судить, исходя из записи, сделанной во время государственного объезда в 1428 г. его шутом Генне, по совместительству являвшемся тайным агентом Тевтонского ордена: « татары с южных границ Литовского государства преподнесли князю множество подарков », « князья Рязанский, Переславский, Пронский, Новосильский, Одоевский и Воротынский обещали ему верность и послушание и поднесли ему большие подарки ». Еще большую ясность в этом вопросе предоставляет список гостей, приглашенных на коронацию Витовта в Луцк. Здесь наряду с вышеуказанными русскими князьями присутствовали великий князь Московский, Тверской, послы из Новгорода, Пскова и Золотой Орды [Любавский М.К., 2004: 85–86].

Впрочем, даже несмотря на личный авторитет Витовта среди русских князей и татарских ханов, последние продолжили в условиях продолжающегося эпидемического периода выяснять между собой отношения. Согласно летописным сводам, зимой 1428/29 г. татары из Булгарского вилайета во главе с Хаджи Мухаммедом совершили набег на Галич. Находившийся в городе князь Юрий Дмитриевич Галицкий не только смог сдержать первый натиск татар, но и после месяца осады смог нанести им поражение. Потерпев неудачу под Галичем, татарский хан на Крещение (6 января 1429 г.) « изгоном » взял Кострому, завоевал волости Плес и Лух. После чего, отягощенные полоном и добычей « отъидоша на низъ Волгою ». Посланные за ними полки Великого князя Московского хоть и смогли догнать уходивших татар и даже вернуть пленников и добычу, но упустили царевича Хаджи Мухаммеда [ПСРЛ 5, 1851: 263; ПСРЛ 8: 95]. Поэтому, дабы наказать татар, московский князь Василий II Васильевич летом 1431 г. отправляет в Булгарский вилайет войско во главе с князем Феодором Давыдовичем Пестрым. « Въ лето 6939 онъ же шедъ взявъ ихъ, и всю землю ихъ плени » [ПСРЛ 5, 1851: 263; ПСРЛ 8: 95].

Если проанализировать эти отрывки на предмет географических названий, то основная масса упомянутых городов и территорий располагается в московско-татарском пограничье. Поэтому нельзя исключать, что основной очаг эпидемии 1431 г. находился в поволжских землях Золотой Орды. Аналогичная ситуация сложилась вокруг г. Мценска, когда на него напал Айдар, зять Улуг-Мухаммеда и глава кунгратов. Находившийся в услужении у Улуг-Мухаммеда, он вероломно напал на этот литовский город, где и захватил в плен местного воеводу Григория Протосьева. За данную выходку Айдар был наказан своим золотоордынских ханом [ПСРЛ 12: 9]. Подобное развитие событий напрямую свидетельствовал о том, что на 1431 г. Улуг-Мухаммед пока еще контролировал западную часть Золотой Орды. В то же время под его юрисдикцию уже не попадала территория Булгарского вилайета. К тому же, вследствие разразившегося голода и продолжающейся эпидемии, сделать это было гораздо сложнее.

Если же смотреть с эпидемической точки зрения, вспышка 1414–1431 гг. явилась последним проявлением третьей волны Второй пандемии чумы. Таким образом, она охватила период между 1380 и 1431 гг. Активизация четвертой волны происходила на спаде третьей волны (около 1430 г.). Поэтому налицо пересечение двух эпидемических волн (третьей и четвертой). Таким образом, можно говорить, что любая из эпидемических волн должна иметь один основной искомый очаг и параллельную вспышку сразу же в нескольких природных очагах. В данном случае, искомым первоочагом во время Второй пандемии чумы в большинстве случаев выступала целая сеть природных очагов чумы, расположенных в районе « Великого Евразийского чумного излома » [52].

По сложившейся в отечественной историографии традиции период после 1430 г. с точки зрения выявление сюжетов, связанных с массовой смертностью среди населения, практически оказался вне рамок исследований. Единственным исключением может служить псковский мор 1442–1443 гг. Собственно об этом сообщает Псковская первая летопись: « Въ лето 6951. Преста моръ во Пскове на Дмитреевъ день въ осень, а по пригородомъ и по волостемъ еще мерло и до Крещетя Господня » [ПСРЛ 4, 1848: 212; ПСРЛ 5, 1851: 30]. Согласно летописным текстам, эпидемия в Пскове была отмечена зимой 1442 г. и осенью 1443 г. На чуму указывают следующие слова: « и аще кому явится железа, то паскоре умираше ». Отсутствие указания на другие географические места свидетельствует о локальной вспышке вышеуказанного заболевания.

В летописных сводах интерес представляют сведения о голоде и море 1434–1435 гг. Вот как об этом сообщается в Мазуринском летописце: « В лето 6942 был голод великий в Литовской землию. По селом и по городам звери людей поядали, а в городе Смоленску по посаду и по улицам люди з голоду людей ядали, а псы головы и руки и ноги человеческия волачивали. И по селом в то время четь была жита по 3 копы грошей. И много лиха того лета учинилася по всей земли Литовстей и много пролития крови сталося, брат брата родного своего убивал, и мор был силной, о таковлм страху люди старые не могут паметовати » [ПСРЛ 31: 103]. Если учитывать сообщение в Ермолинской летописи про 6943 г., то можно с определенной уверенностью говорить о продолжении мора уже на территории Великого княжества Московского. « Въ лето 6943 весна была тепла, а лето студено да и мокро, и никакое жито не родилося съ техъ месть; меженина после мору » [ПСРЛ 23: 149].

Ближайший по хронологии мор был зафиксирован в 1438 г. в Смоленске. « В лето 6946 в тыи лета быс град великъ во Смоленске по лесом по дорогамь звери надяше людеи а в городе по оулицам пси гадахоу людеи мертвых главы реки и ноги влачахоу пси и он люди людеи ели и малых детей о великого гладу а въ великий постъ мясо ели зверине по волостем а четверка ржи была по две копе грошеи и меташа въ скулинци люди емючи по оулицам » [ПСРЛ 17: 67, 139]. То, что « мор лета 6946 » прокатился по литовским и русским землям свидетельствует Летопись Рачинского: « В лето 6946. И много лиха того году вчынилося по всеи земли Литовскои и Рускои, и много крополитья сталося, брат брата своего рожоного убивал, и мор был велми на люд, иж о таковом страху люди старые не могуть паметати » [ПСРЛ 35: 164]. Причем, одним из последствий для Литвы стал татарский набег: « Въ лето 6946 Татарове плениша Литву и со многимъ полонъ възвратишася въ свояси » [ПСРЛ 12: 26].