Александр Донцов - Родословная советского коллектива

По мнению немецкого философа и социолога Георга Зиммеля (1858—1919), причастность к традиции обеспечивает «субъективное чувство надежности», «спокойное удовлетворение, душевный штиль, источником которого является непоколебимость убеждений». «Это позволяет нам понять своеобразную прелесть догматического как такового; то, что дается нам как определенное, несомненное и в то же время общезначимое, доставляет нам само по себе такое удовлетворение и такую внутреннюю опору, в сравнении с которыми содержание догмы является относительно безразличным» [6-3] [6-3] Зиммель Г. Социальная дифференциация. Социологические и психологические исследования // Избранное. В 2-х т. Т. 2. М., 1996. С. 398. . Психологический «ген общинности», как и его биологический тезка, признак удивительной устойчивости в ряду поколений сочетает со способностью мутировать. С распадом Союза в по-прежнему настойчиво декларировавшийся, но менее обязывающий «приоритет общественных интересов», который вскоре девальвировался до «приоритета свойства» в варианте круговой поруки озабоченных шкурными интересами группки новоиспеченных «своих».

Эта псевдообщинная «догма» нескрываемо доминировала на всех этажах возникшей на обломках советского строя социальной пирамиды. И душевный покой вкупе с миллиардным состоянием принесла ничтожному числу «избранных» друг другом подельников. «Элементарные частицы» социума — конкретные трудовые коллективы — либо физически уничтожались по глупости федерального руководства или «бизнес интересам» новых владельцев, либо продолжали существовать по инерции. В любом случае они перестали быть взаимосвязанными фрагментами общества как чего-то целостного и в значительной степени утратили общегосударственную и личностную значимость, превратившись для людей из пространства жизни в «загон» выживания. А в нем, как известно, прав тот, у кого больше прав. И это самое невинное, что приходит на ум о трудовом климате лихих 1990-х, как их потом обозвали.

У нас нет намерения линчевать то время и его авторов. Это многократно сделано до и без нас. Но судьба любого конкретного советского коллектива и зависевших от него, да что там, сросшихся с ним советских людей не может быть понята вне контекста радикальных экономических и, как следствие, политических трансформаций. «Контекст» точнее бы назвать пучиной, но вернемся к академическим раздумьям. Согласно Зиммелю, а он не был первым, всякая социальная общность обретает относительную устойчивость и целостность благодаря «некоторому третьему», что находится вне группы, но связывает ее членов. «Превращение простого сосуществования в совместное сосуществование, локального, как бы анатомического единства в физиологическое должно быть приписано в бесчисленном множестве случаев общему добровольному или вынужденному отнесению к некоторому третьему» [6-4] [6-4] Зиммель Г. Социальная дифференциация. Социологические и психологические исследования // Избранное. В 2-х т. Т. 2. М., 1996. С. 335. . В религиозной общине «третьим» является отношение к Христу, в патриархальной семье — к отцу, в трудовом содружестве, вероятно, — заказчику или благоприобретателю. Цементировать группу может не только поклонение/почитание, но и вражда/ненависть к «третьему»: врагу, противнику, недоброжелателю, сопернику...

Аналогом зиммелевского «третьего» у Сорокина являются т. н. «символические проводники», выражающие и объективирующие коллективное единство. «Каждый индивид, связывая себя с данным символом-проводником, тем самым связывает себя и со всеми индивидами, связывающими себя с тем же проводником-символом. Конкретных форм таких символических проводников, сигнализирующих, «овеществляющих» то или иное коллективное единство, много» [6-5] [6-5] Сорокин П. А. Система социологии. Т. 1. С. 393. . Это имена собственные, лозунги, газеты и журналы, униформа, общее имущество, персонифицирующие группу лица, разделяемые ее членами интересы, убеждения, ценности. Активное использование символов групповой идентичности «постепенно превращает их в фетиш и самоценность, <...> вызывает переживание сопринадлежности к единству, короче — становится гипнотическим фокусом, point fixe этого единства» [6-6] [6-6] Там же. С. 395. .

Была ли point fixe у советского трудового коллектива? Какая? Как ни патетично это прозвучит: общественная значимость, социальная полезность. Идеологический императив? Согласны. Но именно он скреплял трудовые союзы первого советского поколения, да и нескольких последующих. Взывая к семантике советского менталитета, А. С. Макаренко отмечал: «Мы говорим и пишем: «Коллектив ХТЗ (Харьковский тракторный завод. — А.Д., Д.Д. ) должен дать стране сто тракторов. Но мы никогда не употребим выражение «коллектив заводов Форда» [6-7] [6-7] Макаренко А. С. Опыт методики работы детской колонии. С. 448. (курсив наш. — А.Д., Д.Д. ). Придающая уверенность в собственной значимости извечная церемониальная антиномия Мы—Они? Не исключено. Как сказал В. В. Маяковский, побывав в США: «Я в восторге от Нью-Йорка города. Но кепчонку не сдерну с виска. У советских собственная гордость: на буржуев смотрим свысока». И все же «дать стране» в словах Макаренко — важнейшее определение главного адресата (благоприобретателя) результата совместной трудовой активности — это не отдельное лицо, будь то ее участник или конкретный пользователь, а страна, народ, социум.

Наивно полагать, что мотив служения стране был всеобщим и единственным стимулом профессиональной и вообще жизни начала 1930-х гг. «Мы живем, под собою не чуя страны, наши речи за десять шагов не слышны». Мало кто не слышал эти строчки из печально знаменитой эпиграммы Иосифа Эмильевича Мандельштама (1891—1938) на «кремлевского горца» Сталина. Оплаченная жизнью поэта по сей день звучащая строка тоже была правдой. Другой, точнее — других. Бесстрашных вольнодумцев? Противников строя или персонифицирующего его вождя? Не будем гадать.

Дело в ином. Упомянутая эпиграмма тайком произносимый в те годы «Отче наш» не заменила. И не могла. Не повторяя ранее звучавшую аргументацию, отметим, что большинству довелось прочувствовать не всегда ласковую страну. И не столько ее великое прошлое, сколько революционную романтику настоящего, трудного, но обещающего.

Именно «чувство страны», вера в конечное торжество социальной справедливости были тем «неким третьим», что превращало небольшую группу посторонних людей в «социальное единство, построенное по социалистическому принципу», как Макаренко называл коллектив. Г. Зиммель, хотя и сомневался, что социальная общность представляет собой объективацию «неуловимой межсубъектной субстанции» [6-8] [6-8] Зиммель Г. Указ. соч. С. 319. , источник группообразования предлагал искать именно в ней. «Границу собственно социальной сущности, не исключено, можно увидеть там, где взаимодействие личностей между собой состоит не только в их субъективных состояниях и поведении, но и создает объективное образование, которое обладает известной независимостью от отдельных участвующих в нем личностей. Если возникло объединение, формы которого продолжают существовать и тогда, когда отдельные члены из него выходят, а новые в него вступают, <...> если выработались формы права, нравов, общения, к которым присоединяется и должен присоединиться всякий, вступающий в известное пространственное сосуществование с другими, — значит во всех этих случаях существует общество, а взаимодействие сгустилось и превратилось в тело, что и отличает это общественное взаимодействие от того, которое исчезает вместе с непосредственно участвующими субъектами и их моментальным поведением» [6-9] [6-9] Там же. С. 317. .