Муслим Мурдалов - Чеченцы: быт, культура, нравы, обычаи, религия. Кавказская война. XIX век

Грустное и тяжелое шли минуты в закрытии на разговорах и размышлении с моим товарищем. Смотритель тюрьмы старого, хромого Мюрид Муса каждый день приносил нам скромную еду, которая складывалась, из нескольких хинкал и крынки воды. Иногда позволял нам несколько минут посидеть в срубе над ямой, потому что мой компаньон человек уже много лет страдал от здоровья. Его тело покрытым было полностью болячками и вредного воздуха из нехватки света и его разновидности, темными клеймами, которые каждый раз множились и расширяли. Иногда бросали нам через отверстия скромную милостыню из кусков сухого хлеба. Из числа таких милосердных лиц заняла мою мелкое любопытство, обгоревшее от солнца ручка, которая иногда передвигаясь между неравных балок сруба, роняла свежее пшеничный чурек, зная до кого относилась эта ручка, всегда с томительным ожиданием я ждал ее появления и вместе с тем я, к которой она принадлежала. Однако судьба не позволило мне оставаться долго в этой неуверенности. Сидя один раз в открытых дверях нашей тюрьмы, мы увидели в щели ту хорошо знакомую ручку нам ручку, подающую чурек. Девушка не больше пятнадцать лет протянули эту ручку, но заметив нас, завесила зарумяненное белое личико чадрой, подавая чурек в руку моему товарищу. Я не знаю для чего, но если бы этот чурек из белой ручки откровенно достался бы в мои руки, сначала я умер бы может от голода, прежде чем с ним я подумал бы расстаться. Взгляд ее в тот же момент брошенный на мне выражал удивление и печаль вместе с тем, что уже для меня не имела что жертвовать. Мой компаньон рассказывал мне, что девушка давно приносит ему еду, также вспомнил, что дитя это было еще маленьким, но уже в колыбели встретилось с великим несчастьем, которое никоим образом от нее отдаленное быть не может. Я просил следовательно, чтобы мне рассказал о все что только знает касающегося этой бедной девушки. Но судя по ее чистому наряду нельзя было допускать, чтобы ее несчастьем была бедность, а здесь другие беды, если при том служит здоровье, не знают. Охотно следовательно повторил мне вести, которые имел данное себе от нашего часового тюрьмы. У здешних горцев существует похожий обычай как у жидов сватать молодых еще детстве. Тот обычай правда не всегда, но часто практикуется. Несчастье именно посещающей нас девушки в этом обычае имело источник, к чему дало повод последующее событие: ее Отец состоятельный Чеченец из аула Малого Веденя во время одной «экспедиции против русских, в общем столкновении тяжело раненный в ногу и в голову и упал из коня. Его товарищ, сильно пораженные от Россиян, оставили его собственным силам, сами спасаясь побегом. Осман, такое было его фамилия, видя угрожающую ему опасность, потому что разгоряченные солдаты кричали «ура», бежали к нему, вверил свою голову присмотру пророка и словами Корана откланивался с этим миром. У горцев не дать помощи раненному, или не увез его тела с поля боя, чтобы его спасать от изтязания неверных, считается за большое преступление. Если торопящие обстоятельства дополнить этого не позволяют, то знакомые убитых увозят с собой по крайней мере отрезали их головы, чтобы этим способом оправдаться перед их родственницами, чтобы забыты не были, или опасение смерти оставить должны были тела убитых. Религиозным кроме того является обязанностью вернуть необходимо семьям тела павших в бое, или по крайней мере их головы. Отсюда то в русских войсках закрался отвратительный и варварский обычай отсечения голов горцам, павшим в бое. До того влекла их больше всего жадность выгоды и плохо осмысленная месть. Порядочный солдат никогда себя похожего варварства не допускал, а обычно то было делом пьяниц и плохих людей. Иногда сами офицеры поощряли солдат к тому, чтобы похвастаться перед командованием столько-то горные забраны, что должно было быть будто доказательством триумфа над врагом. Теперь этот обычай стараются искоренить, а по крайней мере в военных журналах о том не вспоминается, что когда-то также за гордость перед миром сообщают. Осман, видя над собой собственный свой кинжал которым ему рука неверных имела уже голову отделить от тела, посчитал за чудо, появление сверх него чеченца, который схватив его за одежду руками поволок его к ближнему лесу. Был то его сосед из Малого Веденя, Али, который с риском собственной жизни лишил Османа от смерти и позора. Через благодарность за поступок такой благородный Осман хотел породниться с домом Али, который хоть. был бедным, но правым и честным человеком. Оба имели только сыновей, но дочки у никакого не было. Сделано следовательно соглашение, чтобы тот кто первый дождется дочки, отдал собственно такую при сыне приятеля. Тем то способом Езенд, было это имя нашей знакомой, не будучи еще на свете, осталась уже словно что женилась при сыне Али именем Махмуд. Вскоре потом родители Махмуда умерли, и он остался на присмотре родственниц и отца будущей своей жены. Уже в детстве отмечался понурым характером, в забавах неудобный, избегал от товарищей и не позволял себе сердца веселой и милой Езенды. В более зрелых годах когда уже немолоден, мы требуем смелости в бое, на котором ему сбывало, но только не умел в своей новобрачной разбудить никакого к себе привязки, но наоборот небрежным поведением и отталкивающей фигурой отвращение в ней еще возмущения. Езенда созревая, с отчаянием думала о своем будущем с человеком, которого любить не могла. Ласковое и любящее ей сердце еще более терпело, когда видела, что старик ее отец сообща с ней горевал. Любимое его дитя по смерти жены, все что ему ее напоминает, единственная его отрада старости, должна была погибать по вине собственного отца. Имел он также сына именем Мустафа, который не меньше от обоих терпел и готовый был отважиться на все, если бы его рассудок и воля отца не смущали.

Вот все, о чем я узнал из рассказов моего товарища, и с тех пор на минуту не расставались мои мечты с Езендой. Грустно и тоскливо время проходило в тенях нашей ямы. Большая всегда была для нас радость, когда мы выходили наверх, где можно было вздохнуть свежим воздухом. С каким счастьем я встречал эту ручку, которая с тех пор два всегда подавала нам чуреки, кроясь за ободком чадры, предохраняющей скромную фигуру. Один раз, когда мы вышли к срубу вызван был я к Шамилю. Дан мне лист к прочтению. Было то сообщение с русской стороны относительно Давыдова. Дают при нем откуп только 2700 рублей; от остальных до 5000 произносят себя невозможностью собрания такой значительной суммы. После прочтения и объяснения этого письма, спрошен я, кто я есть, я должен иметь надежду быть выкупленным. Я рассказал им целую правду, вычеркнув в нескольких словах свою историю и поводы предназначения меня военной службы. Относительно выкупа я ответил, что на то я не имею никакой надежды. Слушают меня с вниманием, и я мог читать на глазах нынешних сочувствие и жалость. Однако обратно отведен я в яму. Давыдову я рассказал содержание письма. Радовался бедный старик, что Шамиль примет при нем откуп, что дают, но как же он ужасно ошибался.