Муслим Мурдалов - Чеченцы: быт, культура, нравы, обычаи, религия. Кавказская война. XIX век

Через пару дней пришел к нам хромой Мюрид, выпустил нас наверх за предел сруба, чтобы мы могли вздохнуть свежим воздухом. Но едва мой товарищ появился за дверями сруба, Мюрид выстрелил к нему из пистолета, а потом подбежав перерезал ему горло кинжалом. Вместе с выстрелом Мюрида, я услышал отчаянный крик, исходящий из молодой груди. Тогда подскочив к дверям тюрьмы я увидел этот ужасный вид. Горец перерезал кинжалом горло старику, с которым минуту назад вместе мы разговаривали, на несколько же шагов перед ними стояла в остолбенении молодая Езенда с поднятыми вверх руками, с лицом, на котором рисовались испуг и удивление. Еще Мюрид не успел докончить своего поступка, повторно выдав крик ужаса, полетом стрелы отпустилась к аулу от этой ужасной сцены и кровопролитного зрелища. Одурманенный ужасностью события на глазах моих сделанного, я не мог собрать своих мыслей; и самая первая мысль была о том, что похожая судьба как моего товарища и меня может встретить. В таком оцепенении, стоя в дверях моей тюрьмы, я не заметил, как двери передо мной были закрыты. Придя постепенно к сознанию, я ополчался в мужество, чтобы спокойным умом встретить смерть с руки варвар, которой теперь я был свидетелем. Я не замечал как время пробежало, в течение которого я был оставлен собственным размышлениям и убежден, что каждую минуту я буду ужасным способом убитый. Мысль о том, что нет связи, блуждала по родине надвигая мне более счастливые минуты; останавливались над школьным моим временем, напоминая мне более счастливых моих коллег и приятелей, которые может в этой грустной для меня минуты вспоминали обо мне с сожалением, или может забыли меня, как забываются все проходящие вещи на этом слишком несовершенном мире; то возвращались к грустной реальности нынешнего моего положения. Из грустных моих мечт я был пробужден стуком в двери тюрьмы, словно из тяжелого сна и с ужасом я заметил в дверях общество горцев оборвышей, малых и старых, указывали на меня, чтобы я вышел из тюрьмы. Но как заковываемый к одному месту, я не мог сделать шага вперед. Поняв мое положение один из древних людей преклонного возраста, вступил ко мне с добродушной улыбкой, взял меня за руку и потянул за собой из тюрьмы, утешая легко, что от этой минуты до него я отношусь и что себя ничего плохого со мной не станет. Ведя себя поневоле за стариком, я был готов ударить на каждого, первый кто бы достиг на мою жизнь. Какая-то своеобразная неотступающая рассудительность человека в критических его положениях, диктовала мне, лучше умирать в бою, хоть неравным, чем позволять удар ножом, как беззащитный цыпленок. С этой мыслью я вырвал кинжал ближе всего меня стоячему с запаса, и со скоростью мысли я стал возвращен в тюрьму в самом удобном для защиты место. Этот мой неожиданный поступок удивил нынешних, потом разбудил смех и повсеместные аплодисменты, которые мне вернулись к полному сознанию. Старик повторно вступил ко мне, говоря мне, что через Шамиля я есть его собственность отданный и мне ничего плохого не сделает, приказывая вместе с тем, я, забранный нелегитимно кинжал вернул через него владельцу и без опасения, удался за ним к его бедной и одинокой сакле. Я еще колебался, приказано разгонять что собирается перед дверями тюрьмы голь, и тогда поняв справедливость слов старика, я отдал ему кинжал и смело пошел за ним к Мюридскому аулу. Старик показался мне добродушным человеком, волю он пригрозил, насколько мог, целенаправленно оттолкнул ее от меня; но то не препятствовало злобным мерзавцам хоть издалека пугать меня кинжалами, или целиться в меня из винтовок и пистолетов. Эти выходки не делали на мне ни одного впечатления, потому что его я понял из способа их выполнения. Мы пришли наконец к бедной склоненной сакли. Тогда старик, указывая мне на плохое послание, брошенное в углу на голой земле, подал мне чурек, кусок очень соленого сыра и миску чего-то похожего на молоко. Питаясь что-либо я лег на твердой постели, а измученный того дня приключениями вскоре твердым сном я заснул. Старик тем временем отправился на молитвы. Мой сон этой ночи хоть беспокойный, но длился достаточно долго. Солнце завтра вкрадываясь к бедной сакли через щели дверей, неплотно закрытом отверстии, оставленное в место окна в стене, я был достаточно бодрым и крепок в силе. Мой хозяин, сидя в углу сакли с молитвами руками согласно повсеместному здесь обычаю особенно у пожилых людей, поздравил меня вежливой улыбкой. Добродушный этот старик, имя которого было Fahrydin (Фахрудин), видя меня уже вечером во сне изнурительным, всю ночь просидел как мне то позже сказал, около моей постели, чтобы мне дать помощь в случае необходимости. Отказав горячей молитве к Творцу, что себя очень моему хозяйству понравился, я помылся поспешно свежей водой, и питаясь черствым из кукурузы чуреком, мы вышли от старика к Аулу, а оттуда к лесу. По протоптанной дорожке мы спустились в глубокий яр. Здесь старик показал мне источник, из которого все черпали воду, к которому и я должен был ходить скольких раз нужно будет вода. В лесу же около источника на ближайшем расстоянии от Аула указал мне сухое ветки, которые для общего нашего использования я должен был сносить к сакли, чтобы без большого труда и медленно подготовить топлива на зиму. Ведя себя медленно яром в тени или норов (буков) предохраняющих быстрый поток источник воды, мы дошли до обширной реки окружающего владения Шамиля. Здесь поток становился каждый раз более широким и словно с гневом попадал к реке. Я вошел на надменность при устье потоков что торчит и на небольшом расстоянии я заметил мусульманский могилы, расцвеченный разноцветными флажками, а за ним неподалеку небольшой аул с белыми как снег вида уланских фуражек дымоходами, называемый Малые Ведени. Перед ним живописная Weddeńska долина, обрамленная рекой, которая вьется, по целой долине. Вправо в больше немного расстояния через верхушки деревьев видно было другой аул, который тянется, свыше другой рекой, называемый Большой Ведени. Откровенно по за долиной возвышалась называемая гора Arseńską (Эрсеноевская), по которой коричнево-красных частях тоненькой лентой вилась узкая тропа, что ведет на вершину горы, защищающей доступ на Веденскую долину от той стороны. После разрушения Дарго в 1845 году, Шамиль побаиваясь, чтобы русские не пожаловали повторно к его столице Дарго, как к месту уже известного, закупил от жителей Больших и Малых Ведени часть лесов и у стоп гор пред-Андийских, на местах, очищенных через него мюридов и русских солдат в его команде тех, которые находятся, заложил новой свою резиденцию, неодинаково шире и более сильную от предыдущей, имея вместе с тем то на внимании, что присутствием свою в земле чеченцев должен zapo свой существование представления не имеют.