Борис Синюков - Загадочная русская душа на фоне мировой еврейской истории

Кессиди, как и все до единого платные пропагандисты, хочет сказать нам этим, что все нравственные достижения человечества обязаны христианству, а не разуму. Спорить с этим очень трудно, и наука и попы будут «перетягивать одеяло на себя». Я только хочу сказать, что ни науке, ни попам пока не удалось на самом деле сделать «всех людей братьями», а потому и не надо говорить о приоритете кого–то из них, на чем особо настойчиво заявляет христианство. А это ведь ханжество и лицемерие, когда «люди–братья» 2000 лет поедом едят друг друга, а христианство все еще делает вид, что на что–то надеется, из–под полы торгуя водкой и сигаретами себе на прожитье. Вот теперь можно перейти и к самому Аристотелю.

Аристотель подробно исследует добродетель и сознательный выбор ее через мужество и благоразумие. Далее он переходит к щедрости, чести, пристойности в общении, стыду. И совершенно неопровержимо говорит, что «стыд мог бы быть чем–то порядочным условно: ведь если порядочный человек совершил постыдный поступок, он будет этого стесняться, но к добродетелям это не имеет отношения». Рассмотрены воздержанность и невоздержанность, дружественность и недружественность и показано, что эти вещи не должны проявляться в делах более высокого уровня, как, например, назначить дурака–друга президентом академии наук. В общем, Аристотель до тонкостей разбирает все человеческие чувства в отношениях между людьми и на их основе переходит к устройству, то есть к этике их совместной жизни, что является частью политики.

Во главу он ставит добродетель. Аристотель пишет: «Первым взялся говорить о добродетели Пифагор, но рассуждал неправильно. Он возводил добродетели к числам и тем самым не исследовал добродетели как таковые. Ведь справедливость, например, — это, вовсе не число, помноженное само на себя. Потом пришел Сократ и говорил о добродетелях лучше и полнее, однако тоже неверно. А именно он приравнял добродетели к знаниям, но это невозможно. Дело в том, что все знания связаны с суждением, суждение же возникает в мыслящей части души, так что, если верить Сократу, все добродетели возникают в разумной части души. Получается, что, отождествляя добродетель с науками, Сократ упраздняет внеразумную часть души, а вместе с нею и страсть, и нрав». Вот Вам, господин Ф. Кессиди, и ответ из первых рук на Вашу ложь. Где же вы взяли у Аристотеля, что он «поставил науку (разум) выше нравственности (совести)»? Он же, наоборот, ввел их в обиход своего рассуждения вдобавок к знаниям.

Далее Аристотель рассматривает свободу выбора, разум, который не подобен чувству, мужество, когда человек боится, но «стоит твердо». Благоразумие у него как «середина между распущенностью и бесчувственностью к удовольствиям», чего нельзя сказать о наших правителях, покрывающих у себя в Кремле все золотом, когда люди голодают. Уравновешенность – это середина между гневливостью и безгневием, благородство – это середина между кичливостью и приниженностью. Поэтому, благородство вовсе не «прирожденное» чувство дворян, а приниженность – не «прирожденное» чувство холопов, как нам пытается внушить элита. Автор не забыл исследовать широту, как середину между мотовством и мелочностью, негодование как середину между ненавистью и злорадством, чувство собственного достоинства как середину между своенравием и подхалимством. У него скромность – середина между бесстыдством и стеснительностью, чувство юмора – середина между шутовством и дикарством, дружелюбие – середина между лестью и враждой, а правдивость – среднее между притворством и хвастовством.

Мы много знаем весьма распространенных слов, но фактически не знаем или знаем недостаточно, что они обозначают. Аристотель не прошел мимо и дал им, на мой взгляд, исчерпывающие обозначения. Приведу лишь краткие его характеристики, ибо он посвящает этому вопросу немало страниц. Таков порядочный человек, который довольствуется меньшим того, на что имеет законное право. Знакомы вам такие люди? А вот сознательный человек – это порядочный человек не только по отношению к закону, но и «способный судить о том, что пропущено законодателем, и понимающий, что опущенное, тем не менее, справедливо».

Резюме о дружбе: «Там где друзья неравны, не бывает равенства. Любовь отца к сыну основана на неравенстве, подобна ей и любовь жены к мужу, слуги к господину и вообще низшего к высшему. При таких видах дружбы не бывает обвинений («как я тебе, так и ты мне, а за упущение строгое взыскание»). Обвинения бывают тогда, когда друзья – люди равного достоинства. Поэтому рассматривать мы должны, как следует обращаться с другом в том случае, когда друзья равны по достоинству». Не правда ли? А то мы привыкли, что «рябина прислонилась к дубу» и вроде бы они дружат. Но, ясно же, что как только обнаружился другой «дуб», подобрее и посильнее, так эта «рябина» быстренько, ничуть не смущаясь, спешит «прислониться» к нему. Не таковы ли «рябины» Прибалтика, Грузия, Украина, да и вообще все страны, которые некогда составляли Советский Союз и Варшавский договор? А наши правители обижаются и нас призывают обижаться через «ящик». Но им–то и, правда, обидно, а нам–то что? Мы сроду не чувствовали и не пользовались благами и благодарностями этого «прислонения». С нас только деньги высчитывали на это дело «прислонения».

Здесь я позволю себе прервать Аристотеля для второго оправдания его перед его критиком Кессиди, который пишет, что Аристотель «совершенно отличен от признака христианского гуманизма – все люди братья». Сперва об этом «признаке». Скажу сразу, что этот «признак» напоминает мне признак Иуды. Иуда тоже любимый ученик Христа, самый близкий к нему человек, почти брат, а что сделал? Предал. А почему? Да потому, что жадный, тридцать серебренников захотелось. Вот и весь ответ. Если Иуда и Христос не могли стать братьями, то почему нам внушают, что вообще все люди братья? Разве может быть такое? Разве может это понять мальчишка начальной школы, которого бьет сосед по парте? А взрослый, у которого сосед по даче посадил свою яблоню так, чтобы она затеняет его помидоры? А муж, жена которого наставила ему рога с его собственным братом? То есть, этот «признак» есть несбыточная мечта, к которой надо стремиться, но никогда ее не достигнешь.

Попробуйте прямо сейчас начать доказывать человеку, что надо достигать недостижимого. Он вас пошлет куда подальше, если не набьет морду. Эта формула насчет братства людей чистейшей воды демагогия и лицемерие. И не надо ее оправдывать хорошими намерениями. Намерения то у вас хорошие как у Манилова из Гоголя (не путать с нашим полководцем), да только сделать это невозможно за совершенно исключительными случаями, о вероятности которых и говорить–то стыдно. Поэтому господину Кессиди повторять к месту и не к месту этот «признак» не пристало. Он–то читал Аристотеля. Вместо оптового «христианского гуманизма: люди = братья» Аристотель рассмотрел все тонкости и нюансы человеческих чувств и действий чрезвычайно подробно и чрезвычайно исчерпывающе, и соотнес их с разумом и самими возможностями человека, притом в диапазоне между крайностями. И если бы нам с детства, как только мы начали понимать обозначающие эти чувства слова, стали настойчиво объяснять все это, вместо попугайского «люди = братья», совершенно непонятное и почти не подкрепленное видимой и ощущаемой на себе практикой, то дело «аристотелева гуманизма» стало бы двигаться намного быстрее. А нашим руководителям этого, видимо, не надо, ведь не сплошные же они дураки?