Борис Синюков - Загадочная русская душа на фоне мировой еврейской истории

Во–первых, такую власть имели казаки–разбойники, они же хазары и прочие печенеги. Да, и у простых казаков власть была такая же. Внутри куреня – демократия, на войне – глава выборный, но единоначальный. Во–вторых, это не царская власть, а прелесть. В третьих, «лакедемонский тип царской власти» «военного царя» хазарских казаков–разбойников показывает связь хазар с греками, то есть с древними евреями (см. главку «Здравствуйте, хазары…»).

Аристотель спрашивает себя: «под какой властью лучше находиться – под властью лучшего мужа или под властью лучших законов?». И отвечает себе: «… должны существовать законы, теряющие, однако, свою силу тогда, когда они извращаются». Немного ниже: «предпочтительнее, чтобы властвовал закон, а не кто–нибудь один из среды граждан», ибо «закон – это свободный от безотчетных позывов разум». Еще ниже: «Пример из области искусств, который показывает, что лечить согласно букве предписания – плохо, а предпочтительнее обращаться к знатокам врачебного искусства, представляется ошибочным. Врачи ведь ничего не будут делать из дружбы против правил. Они и вознаграждение получают после того, как вылечили больного. Напротив, люди, занимающие государственные должности, зачастую во многом поступают, руководствуясь злобой или приязнью. Таким образом, ясно, что ищущий справедливости ищет чего–то беспристрастного, а закон и есть это беспристрастное».

Особенно близко нам, россиянам, аристотелево понятие: «законы, теряющие свою силу тогда, когда они извращаются». Как видите, он все это описал задолго до возникновения «Святой Руси» и «смотрел как в воду», определяя нашу еще не возникшую страну. Но, что же говорит по этому поводу христианство, более позднее дитя разума человеческого? Знатоки Библии, я не сомневаюсь, найдут в ней подходящую притчу, которую можно понимать, хоть так, хоть эдак. Но они никогда не найдут в ней четкого и ясного толкования подобных вещей как у Аристотеля. Но ведь Библия–то могла бы быть и поконкретнее, и понаучнее, ведь ее создатели не могли не читать Аристотеля. В те времена в мире перечень книг–то был, наверное, не больше двух–трех дюжин. Вот только за одно это, не считая другого, Библия мне ненавистна, хотя и занимательна как детектив Марининой. И правильно сделали протестанты, что во главу угла поставили «не человек человеку – брат», а «ты должен доказать богу своим трудом, что ты достоин его». Я их понимаю, они могли бы и «круче», как говорят сегодня, взять, но времена–то, в которых они жили, тоже надо принимать во внимание. И коммунистов я тоже понимаю. Они ведь не христианство развенчивали, а меняли его на другую религию–идеологию, более худшую, и взяв из христианства тоже самые худшие его черты. И Гитлера я понимаю. Он все делал по тому же сценарию, только не для всего мира, а только для «немецкого народа», вернее для себя лично. Одного я не понимаю, как можно было, создавая новую религию, не заглянуть в такие хорошие аристотелевы книги? И не шибко ведь торопились. Наверное, потому, что были законченными подлецами. Другого определения у меня просто нет, хоть и пытался его найти.

Аристотель продолжает себя спрашивать: «если же о чем–либо закон не в состоянии вообще решить или решить хорошо, то кто должен властвовать – один наилучший муж или все»? И отвечать себе: «толпа о многих вещах судит лучше, нежели один человек, кто бы он ни был. Сверх того, масса менее подвержена порче. Когда гнев или какая–либо иная подобная страсть овладевает отдельным человеком, решение последнего неизбежно становится негодным; а чтобы это случилось с массой, нужно, чтобы все зараз пришли в гнев и с илу этого действовали ошибочно». И это все сказано за 400 лет до рождения Христа. Вот на чем учился много раз, упомянутый мной Марк Аврелий, боровшийся с христианством, немного менее 600 лет спустя. Прав ли я, сравнивая христианство с коммунизмом и нацизмом? По логике я – прав, по весьма настойчивому выпячиванию христианства в этом мире теми, кто хочет им владеть почти незаметно, мне этого делать, вроде бы, и не следовало. Это очень опасно. Но все равно я полностью прав. И говорю об этом открыто. Попробуйте, не прибегая к заранее оплаченной казуистике, доказать, что я не прав.

Здесь я должен обратить ваше внимание на кажущееся противоречие между синдромом толпы по Мак Дугаллу и Ле Бону и аристотелеву понятию «массы не подверженной порче». Он же говорит, что надо «чтобы все зараз пришли в гнев», а это маловероятно, если их в гнев не вводить специально, например, присяжных заседателей через средства массовой информации до тех пор, пока они не примут своего решения. А вы заметили, что государство, вернее его властители, иногда позволяют «вводить в гнев» не одних только заседателей, сооружая «дугалловскую толпу», а иногда так жестко преследуют эти попытки, что не одни заседатели дрожат от страха? Это называется у нас, если не забыли, «двойным стандартом».

Сейчас я покажу, как Аристотель подошел к олигархии через аристократию: «кто менее подвержен порче, один ли правитель или несколько, числом больше? Разве не ясно, что эти последние? Но эти несколько вступят в распри, а один стоит вне такой борьбы. Этому возражению, пожалуй, можно противопоставить то, что те несколько одарены превосходными душевными качествами, как и тот один. Если правление нескольких людей, всех одинаково хороших, следует считать аристократией, а правление одного лица – царской властью, то аристократия оказалась бы для государства предпочтительнее царской власти, все равно, будет ли власть опираться на вооруженную силу или же обойдется без нее, лишь бы только оказалось возможным привлечь к правлению нескольких подобных людей. Может быть, в прежние времена люди управлялись царями именно вследствие того, что трудно было найти людей, отличающихся высокими нравственными качествами, тем более что тогда государства были вообще малонаселенными. Кроме того, царей ставили из–за оказанных ими благодеяний, а их оказывали хорошие мужи. А когда нашлось много людей, одинаково доблестных, то, отказавшись подчиняться власти одного человека, они стали изыскивать какой–нибудь общий вид правления, и установили политию». Точной интерпретации этого слова я нигде не нашел, включая Словарь античности, но думаю, оно и без перевода понятно: правление выбранных людей.

Но, с этим понятием сразу же вступает в противоречие знакомое всем слово политика. Ныне политика так далеко отошла от понятия «правления всех одинаково хороших выбранных людей», что хоть плачь. Ведь и бандитская политика, и политика полицейского государства и даже политика нынешних презренных «думцев» – напихать себе в карманы денег никоим образом нельзя отождествить с политией Аристотеля.