Татьяна Иванько - Говорит и показывает

Я вошёл в нашу с мамой комнату: такой симпатичной она не стала бы никогда, такой уютной и приятной, если бы не Майка…

Но если я так ей противен, зачем сказала, что любит меня? Да и не было ей вчера противно…

Я сел на диван, в вазе еловая ветка с тремя игрушками, зелёной, оранжевой и розовой… зверушки какие-то неведомые… Вчерашний наш Новый год.

– Василий, как мама?

– А?.. Да… лучше, Иван Генрихович, – ответил я, не сразу сообразив, что он заглянул ко мне и зовёт обедать. Чем обедать-то?

А, там суп вчерашний есть, с перловкой.

Мы с Иваном Генриховичем сидим друг напротив друга, вопреки положенному в коммуналках, у нас давно уже один стол, да и продукты мы не делим. У них в институте бывают заказы, вот и под Новый год: колбаса сервелат, сыр, консервы, так что угоститься есть чем. Но лучше бы поэкономить, тем более что аппетита у меня совсем нет, не то, что, когда мы с Майкой ночью яичницу и картошку уписывали за обе щеки. Вон и очистки в старой кастрюле, куда мы отходы собираем и на лестницу в ведро носим, отдельно от прочего мусора, вроде бумажек. И на улице разные контейнеры. Свиней что ли этим кормят потом? Сомнительно, летом там заводятся черви, на рыбалку хорошо – целый контейнер опарышей…

Но Иван Генрихович что-то говорит.

– …Я о Майе.

– Что? – я посмотрел на него, наконец.

– …она тебе не пара, Вася, она не подходит тебе, – продолжил Иван Генрихович начатую раньше речь, что я не слушал.

– Пара? – удивился я. Какое странное слово…

Но Иван Генрихович продолжил:

– Она не для тебя. Я не думал, что это директорская дочка, когда ты говорил, что дружишь с какой-то Майкой.

Я выпрямился. Впервые я злюсь на него, впервые он говорит какую-то ахинею. Злобную ерунду.

– С «какой-то»?! Майка не «какая-то»! – сказал я, еле сдерживаясь.

– Эта девочка не…

– И мы никакая не пара, мы дружим сто лет и…

Иван Генрихович покачал головой:

– Тебе кажется сейчас, что… но это… не так! Она… слишком красивая, слишком… Ты не сможешь, ты…

Я встал, подойдя к раковине с тарелкой недоеденного супа:

– Это моё дело, – сказал я, чувствуя такую ярость в горле, что мне слепит глаза, шарахнуть бы эту тарелку…

– Вон как… далеко зашло уже… – протянул Иван Генрихович, сверля меня глазами сквозь толстенные очки. – Но, Вася… Даже, если она легла с тобой в постель, не значит, что она тебя считает ровней… Такие, как она…

Я уже не слушал, я хлопнул кухонной дверью так, что треснула притолока. И слышу его слова, летящие мне в спину:

– Я тебе добра желаю!

Чёрт, на что мне ваши пожелания и ваше добро?! Я задыхаюсь от злости, от кипящей во мне ярости, от несправедливости. Он не знает Майку, что говорит такое?! Как он может?! Старый таракан!

Майка не подходит мне, Майка, с которой мы три с половиной года не расстаёмся. Я знаю каждую её улыбку, как растут волоски у неё в ломких линиях бровей, сиреневый рисунок тонюсеньких вен у неё на веках и на запястьях, как она заплетает косу, и в какую сторону заворачивает пучок, как поворачивается маленькая серёжка в мочке, когда она оставляет распущенными волосы и они цепляются за серьги…

Майка мне не пара? Майка, которая сказала, что любит меня… И смотрела так, что… и…

Маюшка лежала с перевязанным горлом поверх покрывала, не соглашаясь остаться в постели, как я ни уговаривал.

– Вася придёт, а я в постели. Вы не пустите ко мне тогда. Нет, я так, – сопротивлялась она, ожидая своего Васю.

Но я не мог позволить ему прийти. Ночь провести с моей Маюшкой! Целую ночь. Целовались… конечно. Как посмел?

За эти дни я всё узнал о нём. От мамы вначале, но она начала подозрительно смотреть на меня из-за этих вопросов, поэтому дальше я вызнавал уже сам, всевозможных знакомых у меня был весь город. И уже через три дня я всё знал про мальчишку. Он оказался хорошим. Слишком хорошим, опасно хорошим. Серьёзным и с перспективами, даже учитывая патовую ситуацию с матерью. У него отличные шансы и на институт, и на будущее. Учится даже без троек. Работает. Взрослый.

Повзрослее меня, лоботряса, по большому счёту, привыкшего к лёгкой жизни. Вначале в родительской семье, а после института, при моей работе, я начал обрастать связями ещё с ординатуры, деньги и дефицитные вещи потекли рекой в мои руки. Маюшка даже спросила однажды:

– Откуда у тебя столько денег, Ю-Ю?

Мне не хотелось рассказывать ей, какой отличный доход приносят мне мои умения и знания. У моих знакомых очень много разнообразных порочных связей, в результате неизбежны самые разные нежелательные последствия от триппера до беременностей. Не к тётенькам же в консультации ходят в таких случаях люди определённого сорта… Руки у меня золотые, глаз верный, чутьё безотказное, знания самые свежие, так что я в месяц, бывает, имею больше, чем Виктор за год со своей директорской зарплатой. Конечно, то густо, то пусто, но в целом я парень очень денежный.

Но как я рассказал бы это Маюшке? Тем более, когда тут такой идеальный, такой правильный Вася, настоящий комсомолец, ни дать ни взять. Даром, что Комсомол на ладан дышит, у нас на работе собраний не было почти год. Но взносы при том собирают исправно.

На Рождество я подарил Маюшке колечко, как обещал, взамен её самодельного. Со светлым раухтопазом прямоугольной формы. Она была права, мало того, что вообще такой перстень непросто было найти, так ещё и пятнадцатый размер… пришлось мастера-ювелира просить уменьшить.

Температуры уже не было, когда я принёс ей свой подарок. Маюшка, всё ещё слабая, читала, укрыв ноги пледом.

– Что читаешь? – спросил я.

Она повернула обложку: «Молодые годы Генриха 4».

– Нравится?

Маюшка кивнула, грустит. Ведь всю неделю её Васе ходу сюда нет. Я слежу как цербер. Явится тискать её… Я отвечаю на его звонки, вру напропалую и ему, и ей, а уходя на работу, вообще тайком отключаю телефон. Пусть хотя бы каникулы побудет дома без этого опасного типа.

– В те времена модно было вот такие украшения, – я подал ей перстень, развернув ладонь.

Как приятно мне было увидеть радостное воодушевление на её лице. Маюшка села, отложив книгу. Всё-таки как все девочки любят побрякушки! Надо ей и серьги купить большие, чтобы качались у лица…

– Ой, Ю-Юшек! – Маюша надела перстень на пальчик. – И впору! Как ты… – обняла меня, поднявшись на коленках. – Ох, вот здорово! Ну…

Я с удовольствием смотрю на неё. Похудела немного за время болезни и побледнела, на улицу почти не ходила.

– Май, поехали на дачу? Там сейчас снегу… – я закатил глаза, – белки, снегири-синички, а? Камин разожжём. Я съезжу, протоплю, может и наши присоединятся?

– На дачу? – удивилась Маюшка. – Ну поехали, что ж не поехать. Синички… – улыбается, продолжив разглядывать кольцо, любоваться камнем.