Александр Черенов - Мемуары Люцифера

Самым перспективным участком работы мне показались Афины. В отличие от земного Востока, здесь имелись не только отдельные философы, но и целые школы. Как минимум – направления, которых придерживались философы «числом больше одного». Пятьсот земных лет – с «минус шестого» по «плюс второй» века – благословенное время для моей творческой деятельности по разложению Идеи Бога в мозгах человека. Ибо на ниве материализма отметились не только философы, но даже «работники культуры».

К примеру, неплохо поработали над дискредитацией этой идеи драматурги Эсхил и Еврипид, комедиографы Аристофан и Лукиан (последнего я задействую чуть позже). Для начала процесса разложения достаточно было даже софизма Протагора, который утверждал, что о богах нельзя знать ни того, что они существуют, ни того, что их нет, ни того, каковы они по виду.

Книга Протагора, которую я помог ему сочинить, имела большой успех. Настолько большой, что разгневанные читатели сожгли её на костре, а самого автора изгнали из Афин (вмешался Alter). Но зёрна сомнений были уже заронены в мозги – и, следовательно, философа вытурили не зря.

Задел был создан – и можно было переходить к философии более высокой степени отрицания. Таковой представлялась мне критика Карнеада Киренаика. Опираясь на телеологию, утверждавшую, что мир создан богом ради интересов человека, Карнеад пошёл «от обратного». Он стал говорить о том, что если творение получилось несовершенным, а интересы человека попираются на каждом шагу, то либо у бога была другая цель, либо вообще не было никакого бога.

Тоже – неплохо: свидетельствует не только о многообразии contra Бога, но и о философском потенциале человека. Честно говоря, именно в Афинах я впервые перестал морщиться и плеваться при слове «человек».

Ещё дальше в разоблачения Идеи Бога пошёл Ксенофан, который первым заявил о том, что мир создан не богами. Более того: он заявил, что это люди создали богов, наделив их человеческими чертами. Таких категоричных представлений не было ни во время Ксенофана, ни после него. Вынужден говорить об этом с сожалением: мысль философа опередила своё время. Мозги соплеменников не были готовы воспринять его мысли.

Да и Alter, не поняв ещё моих намерений, но по обыкновению своему противодействуя «из принципа», не остался в стороне от процесса. Он сумел выдать мыслителя за не вполне нормального чудака, слова которого не стоит воспринимать всерьёз. Увы: невозможно разрушить за несколько лет то, что человек создавал в своём воображении тысячелетиями. Да и «пипла» всегда больше, чем человека: согласитесь, что это – не одно и то же.

Но, процесс, как говорится, «пошёл» – и я не собирался останавливаться на достигнутом. Кандидаты на роль продолжателей дела Ксенофана имелись – и не в единственном числе. В первом ряду этих достойных мужей находились авторы атомистической теории Демокрит, Эпикур и Лукреций. Они неплохо потрудились и на ниве дискредитации религий, и в части прояснения материалистической картины мироздания. Главной «изюминкой» в их теории явилась идея вечности и бесконечности мира, идея мироздания как непрерывного процесса. Уже одно это умаляло представление о мире как порождении богов.

Особенную симпатию я испытывал к Эпикуру и его римскому последователю Лукрецию Кару. Эпикур, хоть и признавал существование богов, первым заявил о том, им, богам, нет дела до людей и их мира. Боги, по Эпикуру, живут даже не во Вселенной, а между мирами, в так называемых «интермундиях». Занятые своим блаженством, поеданием амброзии и потреблением нектара, они лишены как возможности, так и желания воздействовать на людей.

Отсюда: бесполезны всякие молитвы – ведь молитва есть просьба о вмешательстве и об оказании содействия. Точно также нечего надеяться на чудеса, которое тоже не что иное, как вмешательство в естественный ход событий.

Конечно, это было не совсем то, чего я ожидал. И я бы не удовлетворился работой подшефных, если бы не их последующие мысли.

Так, Эпикур заявил о том, что нечестив не тот, кто отвергает мнение толпы о богах, а тот, кто их разделяет. Он первым определил высказывания толпы о богах как лживые домыслы. Это было уже «кое-что». Или, как говорят у нас в Одессе, «что-то с чем-то».

Но Эпикур не остановился на достигнутом – и пошёл дорогой истины. (Как сказал, а! Это я – о себе, разумеется, если кому непонятно). Он заявил о том, что не только тело, но и душа человека атомарна по своей природе. И она столь же смертна, как и тело. Поэтому не может быть ни надежд на загробную жизнь, ни страхов перед ней. И пусть его представление о душе как материальной субстанции ошибочно, один только факт её смертности крушил фундамент веры. Ведь и доныне представления о посмертном воздаянии занимают не последнее место в ней.

Конечно, таких смелых заявлений, идущих вразрез с устоявшимися представлениями, ему не могли простить ни современники, ни потомки. Но главное: ему не мог простись этого Мой Недруг. Чуть позже он возьмёт реванш, организовав кампанию наглой клеветы в адрес этого достойного мужа. Эпикура обвинят в пропаганде безудержных чувственных наслаждений. Хотя не было ничего более далёкого от правды, чем подобные обвинения.

Да, Эпикур проповедовал удовольствие как высшее благо и цель жизни. Он считал его естественным состоянием человека как живого существа. Но ведь удовольствие удовольствию – рознь. Эпикур понимал удовольствие как отсутствие страдания. И компонентов удовольствия в его понимании было великое множество. Сюда входили услады вкуса, слуха, зрения, чувственные наслаждения, беседа с приятным собеседником и так далее.

Но главное, что опровергало ложь врагов: удовольствие, по Эпикуру, не самоцель, а лишь средство достижения счастливой жизни. Таковой же может считаться лишь такая жизнь, которая ведёт к безмятежности души (атараксии).

Тит Лукреций Кар пошёл ещё дальше своего учителя (не без моей помощи, конечно). Так же, как и Эпикур, «определив» богов в «интермундии», он первым обобщил атеистические представления о происхождении религии. Он первым заявил о том, что религия – это плод человеческого невежества и страха перед необъяснимыми явлениями природы. Это был уже не просто шаг в верном направлении: это было уже само верное направление. И уже за одно это Лукрецию и его поэме «О природе вещей» надо поставить вечный памятник – хотя бы в сердцах и умах ищущих людей…

Увы: сделанное моими протеже было пределом того, что можно было сделать в современной им обстановке. Недруг мог и не напрягаться: за него всё сделали люди. Точнее, невежество одних – и желание сохранить это невежество других.