Александр Черенов - Мемуары Люцифера

И тогда я понял, что работать нужно не только с человеком, но и со средой, которая формирует его. Изменив среду, я изменю человека, заставлю его задуматься. Хотя бы – над природой своих представлений. И, может, тогда он поймёт несостоятельность верований в плод собственного – либо навязанного извне – воображения.

Но я также понял, что всё сделанное мной при помощи античных философов – это задел на будущее, только самое начало работы на перспективу. И что сиюминутного результата добиться не удастся. А мне ведь нужно было противостоять замыслам «соседа», как говорится, «здесь и сейчас».

Философское осмысление несостоятельности богов приняло характер вялотекущего процесса. (Не перестаю восхищаться своими формулировками, пусть и заимствованными из какого-то словаря!)

Не забывая о поддержании в нём жизни, я должен был искать другие способы борьбы. Пусть даже не столь радикальные в плане изменения сознания. Для начала следовало испытать на прочность божков местного значения. Философствовать было некогда, я находился в цейтноте – и поэтому единственно приемлемым способом проверки счёл войну.

Но не ту, что велась окраинными народами на узенькой площадке между Красным и Средиземным морями. Мне нужна была война масштабная, раскинувшая «театры своих действий» на тысячи километров во все стороны света.

И взгляд мой упал на уже знакомый район Эгейского моря. Там над россыпью мелких демократий и тираний возвышались два мощных полиса: Афины и Спарта. Но, увы: ни у кого из них не было представлений о себе, как о господах мира. Никто не ходил дальше прибрежных районов Персии. Даже не стремился к этому. Обоих вполне устраивало положение региональной державы.

Главной причиной «неправильных» взглядов была узость представлений о мире. Если «край земли» – «за той горой», трудно ли мыслить себя «пупом земли»? Подобное довольствование малым не соответствовало моим требованиям к кандидатам. Я даже не стал «напрягаться»: зачем «доводить» некондиционный материал, когда наверняка есть кондиционный?

И я переключил внимание на соседа Греции: Македонию. Страна виделась мне удивительно первобытной, особенно в сравнении с Афинами.

Местные жители умудрились законсервировать замечательные качества дикаря, без чего нет настоящих завоевателей: ненависть, зависть, агрессивность, стремление отобрать у другого то, чего нет у себя. А это, в свою очередь, воспитывало настоящих воинов: сильных, безжалостных и преданных государю.

Первым делом я натравил местного царя Александра на соседей-греков. Изнеженные и разобщённые «философы», мастурбаты и любители «мужской дружбы», они не смогли – и не могли – дать отпор «варварам» с севера. И Греция пала к ногам Александра. Теперь можно было вести парня на завоевание и более далёких земель. Тем паче, что здесь испытания верой получиться не могло: и покорители, и покорённые поклонялись одним и тем же многочисленным богам, что меня вполне устраивало.

Воспитанный Аристотелем, Александр имел более широкий взгляд на вещи. В том числе, и на географию. Он ясно представлял себе, что соседями пределы «земного диска» не ограничиваются. Мысль его летела дальше – в земли, неведомые не только среднестатистическому гражданину античности, но и широко образованному царю-завоевателю.

Убедившись в потенциале Александра, я привёл его в Персию. Должен прямо сказать: для того, чтобы воспитать в нём завоевателя, мне не пришлось «особенно стараться», ибо этот молодой человек был прирождённый агрессор. В результате Персия была разгромлена не просто быстро – катастрофически быстро. Вряд ли кто из её друзей и недругов полагал, что это вообще произойдёт, не говоря уже о том, что это произойдёт так скоро и с такими катастрофическими последствиями для великой державы.

Но, вопреки моим расчётам, Александр не только не принёс свою веру на чужую землю, не только не начал «сталкивать лбами богов», но проявил ненужную мне веротерпимость. Не скрашивало положения и то, что ему, по большому счёту, не было дела до богов. Кроме одного: самого себя. Alter на всякий случай «вовремя подсуетился» – и по его наущению Александр решил «приписаться» к богам.

После нескольких безуспешных попыток подвигнуть «гражданина Македонского» на работу в нужном направлении, я, в конце концов, охладел к нему. Товарищ явно не оправдал моих ожиданий. Но это был мой товарищ – пусть и не товарищ мне. И чтобы Alter «не облизывался» на «освободившуюся площадку», «на дорожку» я пособил лекарям Александра в лечении царя: дал им рецепт одного снадобья. Царь страдал от сильных болей – и дар был принят с благодарностью.

Разумеется, я ничего не сказал о том, что препарат, помимо болеутоляющего, имел ещё и сильный побочный эффект. А он, таки, имел его. Накапливаясь в крови и внутренних органах пациента, он не только разрушал их, но и легко «брал» пределы допустимой концентрации. Тут даже трудно сказать, какой из эффектов был побочным. Alter слишком поздно разглядел в моей добродетели «совсем даже наоборот» – и неблагодарный Александр, уже объявивший себя богом, «отбыл на постоянное жительство» к «товарищам по работе».

Сохранять его империю, видя перед собой вполне различимую перспективу «монотеизма на больших площадях», я не имел желания. И, едва прах царя отправился на родину, я столкнул лбами его ближайшее окружение: Пердикку, Кратера, Антиоха, Антипатра, Селевка, Птолемея Лага, Лисимаха и всех прочих желающих «пободаться» за куш. Схватка за наследие Александра растянулась на полвека. Всё это время никому из претендентов не было никакого дела до религиозных споров. И на том, как говорится, спасибо. С паршивой овцы – да хоть паршу. Да и передышка, какая-никакая.

Меня уже занимал другой «клиент»: Рим. Всё мне нравилось в этом благословенном государстве: и воинственность его жителей, и их неутолимая жажда завоеваний, и их безоговорочное отрицание идеи Бога Единого. Я даже не возражал против того, чтобы римляне вводили в свой пантеон богов покроённых ими народов – или хотя бы придавали своим богам черты богов инородных. В результате Юпитер стал точной копией Зевса, Меркурий воплотил в себе черты Гермеса, а Юнона прекрасно уживалась с Кибелой и Митрой.

Рим оказался куда более полезным «союзником», чем Александр. Его экспансии, казалось, не будет конца. А в главном для меня вопросе Рим всегда действовал в том направлении, которое представлялось наиболее перспективным. Но теперь мои взгляды на отношение к богам покорённых народов претерпели изменения. Что поделаешь, если бытие определяет сознание! Исходя из нового видения перспектив, я решил, что Риму не следует чересчур усердствовать в насаждении на завоёванных территориях храмов в честь римских богов.