Андрей Михайлов - К западу от Востока. К востоку от Запада. Книга первая

Это потом уже тутошними сидельцами стали всяческие оппозиционные журналисты вроде Новикова , идеалисты наподобие пушкинских друзей Пущина и Кюхельбекера , нигилисты типа Бакунина и отмороженные политическими идеями террористы образца старшего Ульянова , казнённого здесь вместе с полутора десятком соратников «по борьбе». Поколения, изучавшие историю партии, помнят крылатую фразу Ульянова-младшенького, брошенную под впечатлением смерти брата. «Мы пойдём иным путём!» Смысл иного пути – сначала власть, а уж потом террор (а не наоборот, как у народников и эсеров).

Несмотря на мизерность репрессивного значения крепости, её мрачная слава делала из неё всемирное пугало. Смелые иностранные туристы специально приезжали в Шлиссельбург, одноименный городишко на южном берегу Невы (ныне – Петрокрепость), чтобы содрогнуться, взглянув издали на серые стены острова-тюрьмы, а по возвращении в родную Европу с упоением заняться любимым делом праведного европейца – предаться гневным стенаниям по поводу прав человека в России. По простоте своей, для убедительности, величая Шлиссельбургскую крепость «русской Бастилией».

По условиям содержания островная тюрьма была действительно самого строгого режима. Хотя заключённые и наладили внутреннюю связь, от внешнего мира они были отрезаны настолько, что даже о Русско-Японской войне догадались через полгода после начала сражений. Правда, так и не сообразив толком – с кем война. Психическая неустойчивость и истеричность, свойственные психотипам истинных революционеров, террористов и ниспровергателей, в условиях такой полной изоляции и бездействия не позволила всем осуждённым дождаться свободы. Кто-то сошёл с ума, кто-то покончил с собой.

Но Шлиссельбург подарил и другие примеры, ставшие хрестоматийными образцами проявления человеческой стойкости. Таких, как Николай Морозов , отсидевший в крепости почти четверть века. На свободу Морозов вышел не только с чистой совестью, но и с переполненной головой. Знания, полученные им путём самообразования в страшной тюрьме, сделали его одним из самых выдающихся интеллектуалов и энциклопедистов начала XX века. Во время заточения он не только самозабвенно учил языки (в том числе и «мёртвые»), но и писал объёмные и оригинальные труды по физике, истории, астрономии, литературе, метеорологии. Так что присвоение Морозову впоследствии звания народного академика стало действительным признанием его заслуг, приобретённых в период заключения в Шлиссельбурге.

Варяги и греки озера Нево

Но хватит о суетном, тем более что у нынешних экскурсантов, в отличие от бывших узников, всегда имеется выход, по которому можно пройти сквозь стены – на стрелку Орехового острова. А там все эти страсти-коллизии забываются сами собой. Потому как грудь тут же переполняется наисвежайшим озёрным воздухом, а взор растворяется в лёгком тумане невообразимой ладожской дали. Единственные нарушители покоя – громадины сухогрузов «река – море», которые, как будто на параде, беспрестанно скользят мимо острова Кошкинским фарватером. Следуя, собственно, теми же путями, по которым плавали драккары викингов и ладьи славян ещё в те века, когда народы ходили «из варяг в греки».

Интересно, что посудинки, на которых плавали древние, дожили на Ладоге практически до наших дней. Во всяком случае, доплывшая до XX века ладожская сойма была очень похожа на те суда, которыми пользовались новгородцы, а петровские галиоты были прямыми наследниками тех самых голландских парусников, которые привёз из зарубежного турне царь-плотник. Ещё сто лет назад они и были главными перевозчиками в бурных волнах моря-озера, пенные валы которого при лобовом столкновении ветров достигают, кстати, весьма солидной высоты в 5—6 метров!

Но основная масса грузов двигалась уже не по штормовому озеру, а протянувшимися от устья Свири до истока Невы каналами, строить которые начал ещё всё тот же неуёмный Пётр. Так что основной тягловой силой местного флота была конная – источник не только движения, но и частых эпидемий сибирской язвы в Озёрном крае. О мореходных достоинствах этой флотилии можно судить по тому факту, что большинство «судов», по достижении Петербурга, просто разбирались на дрова.

…Остатки Старого Ладожского канала сохранились до сих пор и представляют собой ныне сильно заросшую и обмелевшую канаву, кишащую мелкой рыбой и задорными лягушками. Однако встречаются ещё кое-где остатки роскошных гранитных мостов и изящных шлюзов, лишь подчёркивающие картину запустения. Их очень любят рыбаки-любители из окрестных сёл и художники-профессионалы из Питера. Но ничто больше не мутит чёрной воды и не тревожит обитателей этого рукотворного болота, к появлению которого приложил руку сам царь…

Два века Ладога оставалась внутренним водоёмом Империи и имела в основном транспортное значение. Но после большевистского переворота озеро вновь стало трансграничным – северо-западная часть его отошла к Финляндии, а юго-восточная осталась советской. Так продолжалось до самой Финской войны. Замшелые остатки знаменитой «линии Маннергейма», подведённой вплотную к берегам Ладоги, ещё и сегодня напоминает грибникам Карельского перешейка о событиях той маленькой, но кровавой войны, которая стала лишь прелюдией к великой бойне, разразившейся здесь год спустя. И Великому Подвигу, который так усердно охаивают ныне «прогрессивные» историки и публицисты.

Во времена Северной войны Ладога стала заветным окном, соединившим Россию с Европой. Спустя два с половиной столетия, во времена Второй мировой, она стала мостом, позволившим выстоять Петербургу-Ленинграду, который так стремились снести с лица земли те самые заветные европейцы. Дорога Жизни – апофеоз ладожской истории. И настолько известный эпизод всемирной истории, что повествовать о нем здесь, всё равно, что писать правила пользования столовой ложкой для посетителей предприятия общепита.

…На заре юности автор вместе с друзьями совершил двухдневный переход по Дороге Жизни – от села Кобона, через Зеленецкие острова, до Осиновецкого маяка. Зимой, на лыжах. Для нас, нескольких юношей 1970-х, это был не просто турпоход. Это было скорее паломничество, дань памяти, естественный порыв, который шёл изнутри, от того природного патриотизма, который был нашей данностью. Тогда ведь ещё не читали смелых произведений современных ниспровергателей и не задумывались о том, что все мы, оказывается, люто ненавидели свою страну и думали только, как бы покруче насолить власти, свергнуть существующий строй и самим свалить куда подальше. Нет, тогда мы просто любили Родину и чтили её историю. Дай Бог современным патриотам хоть половину той нашей искренности и чистоты.