Николай Штаченко - На службе двух государств. Записки офицера-пограничника

Родители мамы родились и проживали в поселке Лиховка. Дед Иван был участником Первой мировой войны (1914—1918 годов). Ушел мой дед на войну, когда маме не было еще и двух годиков, а вернулся в 1918г. Мама говорила: «Мне было 6 лет, сижу на печке не слезаю, а какой-то мужчина, одетый в военную форму, все ходит по хате взад-вперед. Моя мама мне говорила: „Слезай, не бойся – это твой папа“. А я все из-за угла выглядывала, все боялась слезать. Только через три дня осмелела и, наконец, подошла к отцу».

Мама рассказывала, что в школу она ходила три года; в школе учиться ей хотелось, но ее мама ей говорила: «Школа кушать не даст, садись за прядку и пряди нитки для дорожек». Так что после окончания трех классов больше в школу не ходила.

Знаю я еще, что у моей мамы были: старший брат Иван и младший – Алексей.

Мой отец выходец из большой семьи. У него три сестры – Галина, Ефросинья, Нина, и три брата – Родион, Иван и Григорий. Отец в школу вообще не ходил. Его читать и писать научил старший брат Иван.

После окончания Гражданской войны (1920 г.), помещичью землю поделили между крестьянами, в зависимости от количества едоков, – по 1 десятине на едока. Семья моего деда Ивана получила надел в 5 десятин, что примерно равно 5 га.

Работал дед в летний период каждый день от зари до зари: выращивал и убирал зерновые культуры, овощи, занимался заготовкой сена для худобы и другими работами. На проданные излишки продовольствия, к 1928 г., приобрел пару лошадей, пару тягловых волов, плуг, бороны, сеялку, веялку, две подводы и другой сельскохозяйственный инвентарь. Было две коровы, телка, пара бычков, четыре-пять свиней и десятка три курей. За это время построили новую хату, клуню, накупили и хранили в сундуках много новой хорошей одежды. Но по соседству, то справа – то слева, проживали и такие хозяева, которые ленились заниматься хозяйством, больше пролеживали и пьянствовали, их наделы зарастали бурьянами. Мама рассказывала, что дед ходил к этим лодырям и предлагал: «Послушай сосед, твое поле гуляет, заросло бурьяном, давай я вспашу его и засею, буду обрабатывать, а урожай поделим пополам. Ну, как, – согласен?»

И они, конечно, соглашались на такие условия. Моему деду и старшему брату моей мамы было тяжело одним справляться, поэтому для обработки и уборки урожая дед нанимал на сезон работников.

С 1928 года в стране был принят курс на коллективизацию сельского хозяйства. Начали проводиться сельские сходки крестьян, на которых советскими и партийными работниками, а также сельскими активистами проводилась агитационная работа по вовлечению крестьян в колхозы (коллективные хозяйства). Создавались сельские комбеды (комитеты бедноты) при сельсоветах. Кто же входил в эти комитеты бедноты? Как говорила мама, в комитеты бедноты вступали, в основном, крестьяне, которые ленились работать и обрабатывать свою землю. Они и оказались самыми бедными, зато были активными сторонниками колхозов – там ведь можно за чужими спинами увиливать от работы и лодырничать. Их, вполне, колхозы и устраивали. Трудолюбивые крестьяне, которые стали зажиточными (их называли кулаками и середняками), выступали против создания колхозов. В числе их оказался и мой дед, который часто выступал на сходках против создания колхозов.

А что значило вступить в колхоз?

А это значило, что крестьянин должен сдать в колхоз бесплатно: рабочий скот (волы, лошади), домашнюю худобу (коровы, свиньи, телки, бычки), весь сельскохозяйственный инвентарь, так называемые, излишки зерна и овощей для посева и посадки. Добровольная коллективизация не получалась, поэтому перешли с 1930 года к насильственной коллективизации.

Мама рассказывала: «Мои родители, видя такую заварушку на селе, сказали: „Дочка, тут тебе жизни не будет, уезжай в город“ и я, в 17 лет, уехала в г. Днепропетровск. Устроилась в городе у одних учителей домработницей. Глава семейства был директором школы, его жена работала учителем. У них было двое детей дошкольного возраста и я присматривала за ними».

Таким образом, моя мама была домработницей в учителей три года, до тех пор, пока не познакомилась и не вышла замуж за моего отца, в 1932 году.

Вышла замуж и, конечно, возник вопрос с устройством на работу. И тут возникли трудности. Дело в том, что в сельсовете, в Лиховке, маме выдали документ, вместо паспорта (тогда в селах паспортов не выдавали), – справку с места жительства, в которой было указано «Дочь кулацкого прихвостня». И куда бы она ни являлась, в какую бы организацию ни пыталась устроиться на работу, – ей везде отказывали.

Отец работал на заводе им. Петровского, был рабочим. Вот так и жили на одну небольшую зарплату.

А что же было с родителями моей мамы в начале 1933 года?

Ее отца, моего деда, признали кулаком (кулацким прихвостнем), и, как в то время делали совдепы, отобрали лошадей, всю худобу, рабочий скот (волов), сельскохозяйственный инвентарь, собранный урожай, пожитки и выгнали из дому. Хату продали с молотка.

Лишенные средств существования, ее родители, бездомные и голодные, находились возле клуни несколько недель, пока и не померли с голоду. Где они захоронены? Так никто не знает до сих пор.

Мои родители, после женитьбы, прожили вместе полгода, наступил голодный 1933 год. Где-то в мае месяце отцу пришла повестка на прохождение службы в армии. В то время служба в армии представляла – прохождение обучения на 3-х месячных военных сборах, в лагерях, – один раз в год. Направили отца на сборы в военные лагеря под г. Павлоград.

А как же мама?

Накануне отец ходил к директору завода и просил, чтобы маму, на период его отсутствия, приняли на работу в заводскую столовую. Директор пообещал принять и сказал: «Пусть в понедельник выходит».

Отец рано утром, в мае месяце, в назначенный понедельник, уезжает в военные лагеря для прохождения службы, а мама выходит на работу в столовую, предупредив заведующую о решении директора, и приступает к работе: помогает поварам, возится с горячими кастрюлями у плиты, моет посуду. Где-то к обеду, в тот же день, зашел в столовую директор завода и, увидев маму, сказал:

– А вы, что здесь делаете?

– Вы же сказали моему мужу, чтобы я выходила на работу, – ответила мама. Директор сказал:

– Я вашему мужу этого не говорил и не обещал, так что больше не выходите на работу.

Мама нам, малым детям, говорила: «Я держала в руках кастрюлю с горячим борщом, и как услышала эти слова директора, так выронила из рук эту кастрюлю и в беспамятстве свалилась с ног, хорошо, что не обожглась».

– Сижу дома на квартире во времянке, – говорила мама, – доедаю последние продукты. Прошло несколько дней, сижу голодаю, опухла, еле двигаюсь. Думаю, что же мне делать? – ведь помру же с голоду. И решилась, будь что будет, – пойду к старшему брату мужа, Ивану. Как-то меня примут?