Хачик Даштенц - Зов пахарей

Возле села Давташен в ущелье есть гигантская пещеpa. Ранним сентябрьским утром Тер-Кадж Адам спал, похмельный, в пещере, а Фетара Исро, сидя на утесе, сторожил. В ущелье показались люди. Впереди, пригибаясь к земле, двигались трое. Один был председатель их села Езник.

– Адам, вставай, облава! – завопил Фетара Исро и быстренько занял позицию.

– Сукин сын, бандит, это не ты ли собирался убежать к Шейху Зилану? – крикнул председатель Езник. – Товарищ начальник, – повернулся он к мужчине в синей фуражке с красным околышем, – это из-за них в нашем районе не стало хлеба и молока. Это они болтают, что скоро на всем свете будет голод, – продолжал он, стреляя.

А Исро стрелял в воздух, он не хотел никого убивать, – ведь все здесь были армяне, а некоторые даже, может быть, из тех спасенных им детей. На выстрелы проснулся Тер-Кадж Адам и, выскочив из укрытия, пристроился рядом с Исро.

– Огонь по бандитам, смерть врагам коллективизации! – приказал начальник и махнул рукой.

Раздался залп.

Фетара Исро хотел занять другую позицию, но упал навзничь, раненный в голову.

Так умер землепашец Исро.

Адам тоже был убит.

Фетара Исро и Адама родные похоронили ночью на дальнем холме возле села Давташен.

На могиле двух гайдуков на следующий день появилась надпись:

«Мы пришли и ушли…».

Жена не успела принести перец Чоло сидел в своей бедной лачуге в селе Воскетас и, орудуя шилом, зашивал рваный хурджин. Закончив работу, он вытряхнул хурджин и уложил туда несколько небольших свертков. Потом свернул самокрутку и, придвинув седлообразный стул, сел на него и не спеша закурил.

Он уже и обувь свою починил, и, несмотря на то что было лето, толстые шерстяные носки надел. А в хурджин положил красивый курдский жилет, несколько катушек ниток, маузер, два-три куска мыла, табак и жестяную кружку. Хлеба только не было. Он отправил жену раздобыть немного муки.

Чоло всю свою жизнь провел в дороге и потому не замедлил проверить, в порядке ли посох. Он поднялся с места, взял прислоненную к стене палку, осмотрел ее со всех сторон, примерился, налег на нее всем телом и, когда убедился, что палка крепкая, положил ее на хурджин у дверей. Потом привел себя в порядок, поправил съехавший пояс. Одет он был в ватную телогрейку – проверил, крепко ли пришиты пуговицы. Все было в порядке.

Вошла Ядигам, жена Чоло, с маленьким корытцем прикрытым тряпкой.

– Давай быстрее пеки хлеб, – сказал Чоло тоном человека, собравшегося в дорогу. – Сколько дали муки?

– В колхозе не было. У Барсега взяла.

– Разжигай тоныр. Несколько яиц в дорогу свари.

– Что случилось, Чоло? Куда это ты собрался? – спросила Ядигам, опуская корытце с мукой на пол.

Ядигам была турчанкой, Чоло женился на ней после взятия Талинской крепости.

В 1926 году Чоло на пять лет был отправлен в Taшкент. Там он научился сапожничать. Несколько месяцев работал парикмахером. Вернувшись из Ташкента, стал в селе латать обувь. В 1934 году его приняли в колхоз. Вот уже третий год он пас колхозное стадо.

Каждое утро Чоло выгонял волов на луг, оттуда на гумно, а оттуда снова на поле. Вовремя поил их и купал, чистил хлев и возвращался домой за полночь. Чоло считался одним из лучших животноводов района. Он так старался, что иной раз, случалось, ночевал в хлеву.

Но вот поди же ты, накануне Чоло сняли с работы. Чоло жене об этом не сказал. Вызвали Чоло в контору и говорят: «С завтрашнего дня ты не пастух». И передали его стадо другому. Чоло был неглуп и понимал, что к чему. Борода Каро и Звонкий Пето перешли границу, ушли в Персию. Фетара Исро и Тер-Кадж Адам покоятся возле села Давташен. Жену и детей Каро выселили из села. Старшего сына Огана, которого Марта воспитывала, исключили из школы, и он убежал из села и живет где-то, сменив имя.

В постоянной тревоге жили старые фидаи – конюх Барсег и Арха Зорик.

Чоло чувствовал, что его вот-вот арестуют. Он починил хурджин и с минуты на минуту ждал, что за ним явятся.

Скрытным человеком был Чоло. Жизнь фидаи приучила его к этому. Именно по этой причине он ничего не говорил жене, но Ядигам поняла, что Чоло собрался в дальнюю дорогу.

Одно только было утешительно: Чоло успел выдать замуж дочку. Жили они сейчас втроем: он, Ядигам и маленький Сархад, сыночек.

И хотя был поздний час, Ядигам разожгла огонь в тоныре. К вечеру хлеб был выпечен. Жена и гаты ему на дорогу испекла.

– Гату положи в хурджин, а яйца заверни в лаваш. Соль не забудь.

Ядигам молча складывала еду в хурджин. «Значит, в добрую дорогу собрался», – подумала жена, и печальное ее лицо осветилось улыбкой.

– Чеснок у нас есть? – вдруг спросил Чоло.

– Найдется, – сказала жена.

– Положи несколько зубчиков. И перца немного.

– А чеснок зачем? – опешила жена.

– Делай, что тебе говорят.

Ядигам кинула в хурджин чеснок и поспешила за перцем.

Чоло завернул чеснок в бумагу и спрятал в карман телогрейки. Потом снова взял палку в руки и стал вертеть ее во все стороны. Он еще раз налег всем телом на посох, желая проверить его прочность, и тут раскрылась дверь, и Чоло увидел на пороге пятерых вооруженных мужчин.

Чоло подхватил хурджин и вышел с ними.

Жена так и не успела принести ему перец.

По дороге Ядигам про все узнала, соседи сказали, и, в слезах, побежала в сельсовет сказать о случившемся. Из конторы побежала к конюху Барсегу просить помощи.

Этот старый гайдук был близким другом Чоло. Ядигам у них-то и брала муку в этот день. И малолетний Сархад, их сын, был в доме Барсега сейчас.

Когда Ядигам с Барсегом и мальчонкой прибежала к своему дому, на дверях висел тяжелый черный замок.

– Ох, бессердечные, увели моего Чоло. Не дали чтобы сыночка Сархада в последний раз поцеловал, – вскрикнула Ядигам, в бессилии припав к двери.

Последние дни Чоло Чоло в ту же ночь привели в Верхний Талин.

Почти все работники района знали Чоло, некоторые сталкивались с ним по делу. Так или иначе, все знали, что живет такой старый фидаи в их краях.

Когда Чоло вошел, военный комендант района стоял перед своим письменным столом, опустив левый кулак на письменный стол; правой рукой он крутил медные пуговицы на зеленоватом кителе.

Маузер свисал поверх галифе и почти касался начищенных сапог. Взгляд коменданта был строг, брови сурово сведены. Блестящие погоны и широкая кожаная портупея делали его облик еще более жестким.

– Ты что же, парень, столько войска прислал за мной посреди ночи? А то позвал бы по телефону, я бы сам пришел, – добродушно сказал Чоло, складывая хурджин на землю.

– Да уж, наверное, дело неотложное было. Крестить тебя думаем.

– Звать тебя Мкртыч*, тебе-то и крестить. А вообще, я уже крещен раз, в песках Ташкента. Что ж, давай-ка я еще раз войду в воды Иордана с твоей помощью.