Хачик Даштенц - Зов пахарей

Разумным мне это показалось. В первый день матушка Ктун приготовила два кувшина мацуна. Один мы сами съели, а другой я отнес на рынок и тут же весь продал. На следующий день отнес на базар два кувшина. Матушка Ктун еще и лаваш умела печь отменно. Через год мы на заработанные деньги построили помещение с тоныром, купили муки и начали выпечку лаваша. Первую партию хлебов мы раздали прохожим. Матушка пекла лаваш, а я горячим нес на продажу. Вот так на мацуне и лаваше мы за несколько лет сколотили небольшое состояние.

В эти годы во многих городах Калифорнии объявилось множество армян из Западной Армении. Большинство из них не имели крыши над головой и спали прямо на улице. А гостиницы были дорогие. Один харбердский армянин, фамилия Григорян была, долгое время не мог найти работу, чтобы прокормить своих четырех детей. Однажды ночью, возвращаясь домой, я увидел двух его мальчишек. Они спали на крыльце у моего соседа-американца, подложив под голову шапку. Поднял я их, отвел к себе, и в то же утро мы с матушкой Ктун решили построить во Фрезно небольшую гостиницу для наших земляков. В центре города нам места не дали. Да и денег таких у нас не было, чтобы дорогой участок покупать. Построили мы нашу гостиницу на окраине, возле самой дороги. И даже это к лучшему получилось. Здесь чаще встречаются запоздалые путники.

Гостиницу мы назвали «Путник мушец» и решили, что наши земляки могут жить в ней неделю бесплатно, а чужестранцы – за полплаты. Здесь каждый вечер звучит армянская песня. Вот уж двадцать лет, как стоит у дороги «Путник мушец», и все наши соотечественники находят здесь кров.

Матушка Ктун варила для всех обед и выпекала лаваш, – продолжал копец Левон. – Благодаря ей в Калифорнии узнали и полюбили армянскую кухню. Могу сказать, что первый тоныр в Америке построила матушка Ктун, и первый мацун заквасила на этой земле – она. Матушка Ктун, мы ее звали мамик Ктун, умерла пять лет назад, дожив до глубокой старости; она просила в память о ней разыскивать по ночам бездомных усталых путников и приводить в нашу гостиницу. «Путник Мушец» построен для бедных. Богачам здесь нечего делать. Мамик Ктун была душой «Путника мушца», и я верен ее памяти и ее доброму имени.

Внизу грянула музыка.

Как орел кружишь ты над горами и утесами, Все гремит – земля и небо, Святое имя твое будет помниться века, Могучие горы тебе прибежище, о Андраник!

– Идем, полководец пришел, – сказал господин Левон и повел Махлуто в зал.

Тоска Разругавшись с властями Араратской республики и покинув Армению, Шапинанд поселился в Калифорнии, в городе Фрезно. Он тоже сдал нижний этаж своего дома под гостиницу. На стене висели его сабля, мосинская винтовка и военная шинель.

И коня своего Аслана он привез с собой на пароходе в Америку. Сабля с винтовкой, шинель да серая папаха, черные сапоги и конь – вот и все его богатство.

Но к оружию он больше не прикасался. В свободные часы Шапинанд мастерил маленькие табуретки, и многие армяне, отвергнув кресла в американском духе, несли в свои дома его седлообразные табуретки. Кто – для употребления, а кто – просто как память.

– Кто смастерил?

– Полководец Андраник.

– Пойдем-ка и мы одну возьмем себе. И все армяне спешили к мастерской Шапинанда.

Несколько таких табуреток попало даже в Новую Зеландию и Австралию.

А однажды во Фрезно приехал известный ковродел по имени Харзо. Это был тот самый «Йя Маратук», ученик варжапета Мелкона, из села Джртник Бсанской провинции, что в Сасуне. Он прослышал о табуретках полководца и поспешил прилететь на самолете из Манчестера в Калифорнию.

Харзо, окончив мушскую школу, некоторое время жил в Алеппо у своего дяди. Он получил специальное коммерческое образование во Франции, около двадцати лет проработал в Африке, основав там большой торговый дом, и под конец поселился в Англии, в Манчестере. Этот сасунец привез табуретку полководца в Гану, а именно – в город Аккру, а уж оттуда повез ее в Манчестер. Находясь на чужбине, «Ия Маратук» имел обыкновение отплясывать по вечерам с женой «Горани» и «Ярхуштак» – старинные армянские танцы. Усевшись на седлообразный стул, Харзо пел победно: «Я талворикца сын отважный…»

Шапинанд был заядлый курильщик. Черный кофе и курево были единственным его утешением на чужбине. Курить он любил только тот табак, который присылали ему бывшие его солдаты из Армении. Ничто в жизни не могло заменить ему мушский табак. Его разводили в Армении, в деревне Уджан, и полководцу, как только выдавалась оказия, отсылали душистого уджанского табаку.

Мастеря табуретки, Андраник вспоминал марникскую дубраву. Слетающая на пол стружка уводила его памятью к аллеям св. Карапета. Он вспоминал Сасун, Муш, монастырь Аракелоц и знаменитую битву в этом монастыре. Его мучила тоска по родине, печаль по утерянному. Он знал, что Черного Бекира давным-давно погнали из Александрополя и что большевики основали новую Армению – с серпом и молотом на гербе, – крохотный, но надежный уголок, куда должны были собраться армяне со всего света. Существование этой маленькой страны, Советской Армении, служило утешением для его исстрадавшейся души.

Он знал об этой стране совсем немного. Знал, что осваиваются новые земли и всюду идет стройка. Но, собравшись с земляками в «Путнике мушце», он пил за эту рабочую страну, воодушевленный ее будущим. Из далекой Калифорнии внимательно следил он также за восстанием, ширившимся по ту сторону Масиса, во главе этого движения стоял старый армянский гайдук, скрывающийся под именем Шейх Зилан.

Всех, кто приходил в его мастерскую, он усаживал рядом с собой и долго рассказывал о своих сражениях. Где теперь его товарищи по оружию, те, что боролись с ним вместе за священную цель, где Махлуто? Как бы он хотел увидеть сейчас кого-нибудь из них! Полководец частенько появлялся в гостинице «Путник мушец». Не только хозяин гостиницы, но и швейцар, и парикмахер были мушцы, да и постояльцы большей частью все из Муша или Тарона, землепашцы былые. Как только Андраник приближался к гостинице, швейцар-мушец широко распахивал дверь и восклицал громогласно, кланяясь: «Пожалуйте, полководец!» А главный повар, выходец из ванского села Алюр, быстренько расставлял на мангале шампуры.

И звенела песня карабахцев, и пел хнусец Сафар, и гостиница вновь оживала.

Полководец имел обыкновение усаживаться за одним и тем же столиком. Там, в углу, висело большое фото матушки Ктун. Всегда он садился под этим портретом. В эти минуты он больше пребывал со своими мыслями, нежели с окружающими его людьми. Тысячи таких армянских матушек были в Западной Армении. И вот одна из них чудом попала в Америку и не растерялась в этом незнакомом мире, не растворилась среди всего чужого. Напротив, – удвоив силы, с верой в душе, сохранила тепло армянского очага, тепло родного армянского слова. Обычно эти мысли неизменно приводили его в Карс. До прихода в Сасун Андраник долгие годы провел на дорогах Сарыкамыша и Карса…