Александр Дюма - Сальватор

Но, к величайшему удивлению аббата Доминика, король, отступивший при виде окровавленного кинжала, смягчился и проговорил:

- Встаньте, сударь. Вы совершили, без сомнения, ужасное, отвратительное преступление. Однако оно вполне объяснимо, если не простительно, ведь вы действовали из преданности отцу:

это сыновняя любовь вложила вам в руки нож, и хотя никому не дано право мстить за себя самому, закон все учтет, мне же нечего сказать, я ничего не могу сделать до тех пор, пока вам не будет вынесен приговор.

- А как же мой отец, ваше величество?! - вскричал молодой человек.

- Это другое дело.

Король позвонил, на пороге появился лакей - Передайте господину префекту полиции и хранителю королевской печати, что я жду их здесь.

Монах по-прежнему стоял на одном колене, несмотря на разрешение короля подняться.

- Да встаньте же! - повторил Карл X.

Монах повиновался, но был очень слаб, и ему пришлось опереться на стол, чтобы не упасть.

- Садитесь, сударь, - пригласил его король - Ваше величество!.. пролепетал монах.

- Я вижу, вы ждете приказа. Итак, приказываю вам сесть.

Монах почти без чувств упал в кресло.

В эту минуту префект полиции и министр юстиции явились на зов короля.

- Господа! - весело проговорил король. - Я был прав, когда говорил вам, что приход лица, о котором мне доложили, может изменить ход событий.

- Что хочет сказать его величество? - спросил министр юстиции.

- Я хочу сказать, что был совершенно прав, когда уверял, что к осадному положению придется прибегнуть лишь в крайнем случае. К счастью, мы до этого не дошли!

Он повернулся к префекту полиции:

- Вы мне сказали, сударь, что, если похороны Манюэля будут проходить не в один день с казнью господина Сарранти, вы сумеете справиться с ситуацией без единого выстрела - Да, ваше величество.

- Вы можете не опасаться осложнений. С этой минуты господин Сарранти свободен. У меня в руках доказательства его невиновности.

- Но... - растерянно начал префект.

- Вы возьмете с собой в карету вот этого господина, - сказал король, указав на аббата Доминика, - поедете с ним в Консьержери и там немедленно освободите господина Сарранти. Повторяю вам, что он невиновен, а я не хочу, чтобы невиновный оставался хоть на минуту под замком с того момента, как его невиновность доказана.

- Ах, ваше величество! - воскликнул благодарный монах и протянул к королю руки.

- Ступайте, сударь, - сказал король, - и не теряйте ни минуты.

Король повернулся к монаху:

- Я вам даю неделю на то, чтобы вы оправились после нелегкого путешествия. Затем вы сдадитесь властям.

- О да, государь! - воскликнул монах. - Должен ли я вам поклясться?

- Я не прошу от вас никакой клятвы, мне довольно вашего слова. - И, обратившись к префекту полиции, добавил: - Идите, сударь, и пусть моя воля будет исполнена.

Префект полиции поклонился и вышел в сопровождении монаха.

- Не откажет ли мне ваше величество объяснить... - отважился заговорить министр юстиции.

- Объяснение будет кратким, сударь, - бросил король. - Возьмите этот документ: в нем заключено доказательство невиновности господина Сарранти. Поручаю вам передать его господину министру внутренних дел. По всей вероятности, он испытает унижение, когда прочтет имя настоящего убийцы и признает в нем того, чью кандидатуру он сам поддерживал. Что касается монаха, то справедливость должна восторжествовать: позаботьтесь о том, чтобы его дело было рассмотрено на ближайшем заседании суда... И возьмите этот нож, сударь: это вещественное доказательство.

Предоставив министру юстиции самому сделать выбор: удалиться или последовать за королем, его величество в прекрасном расположении духа вернулся в гостиную, где его ожидал оберегермейстер.

- Ну что, государь? - спросил тот.

- Охота состоится завтра, дорогой граф, - сказал король, - и постарайтесь, чтобы она прошла удачно!

- Позволю себе заметить, - ответил обер-егермейстер, - что я еще никогда не видел ваше величество таким веселым.

- - Вы правы, дорогой граф, - подтвердил Карл X, - вот уже четверть часа, как я помолодел на двадцать лет.

Затем он обратился к застывшим в изумлении министрам с такими словами:

- Господа! Префект полиции только что получил известия, после чего ручается на завтра за спокойствие города Парижа.

Взмахнув рукой, он в последний раз обошел гостиные, предупредил дофина, что охота состоится, сказал комплимент герцогине Ангулемской, поцеловал графиню Беррийскую, потрепал за щечку своего внука, герцога Бордоского, точь-в-точь как сделал бы буржуа с улицы Сен-Дени или с бульвара Тампль, и вернулся в спальню.

Там он подошел к барометру, висевшему против кровати, радостно вскрикнул, увидев, что он предвещает ясную погоду, прочел молитву, лег и уснул, успокоив себя перед сном такими словами:

- Слава Богу! Завтра будет прекрасная погода для охоты!

Вот как вышло, что Сальватор, проникнув в камеру г-на Сарранти, не застал там пленника.

XXXII

Разглагольствования о политике

Среди персонажей, сыгравших страшную роль в драме, которую мы представляем вниманию наших читателей, есть такой, что еще окончательно не забыт.

Мы говорим о графе Рапте, отце и муже Регины де Ламот-Гудан.

Само собой разумеется, что благодаря займу у мэтра Баратто, а также возврату Жибасье, дело о письмах не получило огласки.

Тем не менее, чтобы последующие сцены были лучше поняты, мы просим у читателей позволения в нескольких словах повторить то, что мы уже рассказывали о графе Рапте.

Петрус так описал его внешность:

"Все в этом человеке холодно и неподвижно, будто он каменный. И потом, он слишком приземлен. У него тусклые глаза, тонкие и плотно сжатые губы, круглый нос, землистый цвет лица.

Он вертит головой, а черты лица остаются неподвижны! Если бы можно было холодную маску обтянуть человеческой кожей, в которой перестала циркулировать кровь, этот шедевр анатомии дал бы представление об этом человеке".

Регина тоже дала его моральный или, точнее, аморальный портрет.

В день свадьбы она сказала ему во время уже описанной нами ужасной сцены:

"Вы честолюбивы и вместе с тем расточительны. У вас немалые запросы, и они толкают вас на преступления. Перед этими преступлениями другой, может быть, отступил бы, вы - нет! Вы женитесь на собственной дочери за два миллиона; вы продадите свою жену за министерское кресло..."

Еще она прибавила:

"Угодно ли вам, сударь, знать, что я обо всем этом думаю?

Хотите узнать, раз уж выдался такой случай, что я питаю к вам в глубине души? Я чувствую к вам то же, что вы сами испытываете к целому свету, а я не испытывала никогда и ни к кому:

ненависть. Я ненавижу ваше честолюбие, вашу гордыню, вашу трусость. Я ненавижу вас с головы до ног, потому что вы насквозь лживы!"