Азиза Джафарзаде - Напасть

-Аминь!

А внутри здания почтенный старец, до сих пор терпеливо и молча внимавший запальчивым речам и праздным спорам, ждал, к чему придут собравшиеся. И вдруг, повинуясь давно накипавшей досаде, взял слово и заговорил с горечью:

-Сыны мои! Творец даровал вам очи, чтобы вы различали свет и тьму, уши, чтобы внимали добрым словам, уста, чтобы произносили благие речи, руки и ноги, чтобы вершили путь и благо. Едва явившись на свет и лишившись внутриутробной пищи, сжав кулачки, вы начали кричать. И как только вам дали материнскую грудь, - вы вкусили и умолкли, и разжали кулачки... Не алчба ли побуждает вас драть горло и сейчас?.. Все мы смертны. Прожив отпущенный творцом земной срок, отправимся в мир иной, и канем во тьму. Кто может выйти из этого круга, преступить сей божий закон? Или хотите преступить? Что вы тогда ответите Творцу, создавшему вас во плоти и крови, вдохнувшего в вас жизнь? Зачем вы грызете друг друга ради благ суетных? Замалчивая правду, кривите душой? Вспомните рубаи великого Хайяма:

Я в городе Тусе на башне одной

Увидел ворону над шахской главой.

В пустые глазницы взирала она:

"Вот участь гордыни и славы земной..."

Да! Пройдет суета сует, умолкнет бой барабанный! И протрубит труба Исрафила! К чему приведут сегодняшние свары и прения? Ради чего в этом бренном мире вы упражняетесь в суесловии? Вспомните опять же слова Хайяма:

На замке, что шахам служил на веку,

Сидела кукушка на самом верху.

Крылами махая, не уставая

Бездумно твердила: ку-ку да ку-ку...

-Мы собрались сюда не затем, чтобы слушать стихи! - глухо проворчал кто-то.

Но в меджлисе царила такая тишина, что и муха пролетит - услышишь.

Один из эмиров-гызылбашей, питавший особое почтение к старцу, одернул ворчуна:

-Молчи!

Старец продолжал:

-Это о нас сказано. Потому я напоминаю неспроста. "Брось слово ищущий подхватит". Будет уместно, если мы прислушаемся и к современному поэту из османцев. Ибо он обращался ко всем нам, людям тюркского рода-племени.

Кто поверил от завета

В этот лживый бренный мир?

Переживший Мохаммеда,

В суете борений мир.

Шах ли, раб ли, в сей юдоли

Не избегнет смертной доли,

Предстает гнездовьем боли,

Лоном разрушений мир.

Все дела твои обманны,

Лишь измены постоянны,

Прибывают постояльцы,

Убывают в тленный мир1.

Давайте напоследок обратимся к нашему Насими. Внимать стихам - внимать заветам.

Земля и небо - наша гавань, мы - якорь, брошенный в неё,

Неповторимые созданья, подобных нам не сыщешь в мире...

Так будем же беречь неповторимое имя тюркского народа!

Эмиры помоложе внимали словам старца как дедовским сказаниям, не вникая глубоко в их смысл, отнюдь не думая о бренности бытия и неизбежности смерти, и поглаживали эфес сабли или рукоять кинжала. Но пожилые эмиры, уже и сами ощущая необходимость выработки единого, согласного мнения, одобрительно воспринимали поучительные речи аксакала.

-Сыны мои! Исходя из наших всеобщих чаяний, радея о благе и безопасности нашей страны, то и дело подвергающейся нашествиям, хочу сообщить вам свое предложение. Надеюсь, по зрелом размышлении вы согласитесь с ним.

Все обратились в слух.

-Быть может, - продолжал старец, - человек, о котором скажу, внесет согласие и примирение в ваши ряды. И только тогда вы сможете дать отпор врагам, окружающим нас.

Где-то прошелестел смешок. По сути, многие из присутствующих не верили в установление согласия между племена. Мешала гордыня. И старые счеты. Но перед лицом врага... И ведь храбрости и доблести им было не занимать!

Старец словно прочел их мысли.

-Знаю, никто из вас не обделен ратной доблестью. Вы испытанные, опытные воины. И, представьте себе, сколь выиграет отечество, если эти силы и умение сжать в один кулак!

Один из предводителей нетерпеливо воскликнул:

-Говори, мой ага! Не томи нас ожиданием. Кого же ты считаешь достойным венца?

-Я имею в виду человека, который не проводит время в пиршествах и утехах, а радеет в молитвах и следует по праведному пути, указанному Всевышним, - добронравного и благочестивого шахзаде Мохаммеда Худабенде...

Этот шахзаде был сыном Тахмасиба Первого, внуком Шаха Исмаила Хатаи. По закону, имя его надлежало назвать первым в ряду возможных престолонаследников. Но Мохаммед Худабенде был далек от дворцовых и державных дел, от политических игр, - набожный человек, к тому же страдавший зрением. По возрасту был старшим из шахского дома, но не назвали его именно из-за непричастности к каким бы то ни было кланам. Потому при упоминании его имени в меджлисе воцарилась тишина. Никакое племя не могло предъявить претензии к этой кандидатуре.

Более того, "нейтральность" и доброта шахзаде вселяла надежды на то, что на него относительно легче будет воздействовать, добиваться каких-то милостей и уступок. Никто, даже те, кто не питал особого расположения к Мохаммеду Худабенде и его близким, не мог найти довода против него. Они знали, каков образ жизни шахзаде, обитавшего с семейством в Ширазе. Все почувствовали облегчение. Уставшие от бесплодных и долгих споров и пререканий головы согласно закивали. Раньше всех заговорил военачальник, который с особым вниманием слушал старца.

-Твой совет - наш выбор. Да будет так!

-Да будет так!

-Отныне Мохаммед Худабенде - шахиншах, правитель Иранской державы.

-Да благословит Аллах!

-Мубарек!1

-Поздравим же народ наш...

-Отправим гонца в Шираз...

-Но ведь надо испросить его согласия...

-Как же ему не согласиться?...

-Прежде всего, поздравить надо Перихан-ханум.

Посылать гонца не было не нужды. Но присутствующие об этом еще не знали.

Один из тех, кто хорошо знал нрав старшей жены новоназванного наследника престола - Мехти-Улию - сокрушенно проворчал: "Эх... Видит Аллах, отвергли женщину шахских кровей - Перихан... А теперь, хочешь не хочешь, пляши под дудку худородной шахини..."

Тридцать семь племен сошлись во мнении - в первый и последний раз одобрили и подписались под решением: "Быть шахом Мохаммеду Худабенде".

(О, если б и наши нынешние "тридцать семь" хоть один раз на веку пришли к согласию...)

Кто-то опередив всех, даже государственного визиря - "эшик-агасы" вышел из здания и возгласил у дверей:

-Да здравствует властелин Иран-земина, шахиншах Мохаммед Худабенде!

-Да славится! - подхватили голоса.

-Да славится!

Гонца посылать не пришлось. Ибо уже со дня убиения Исмаила Второго соглядатаи Мехти-Улии, которую иначе звали Хейраниса-бейим1, позаботились о том, чтобы на всем протяжении дороги от Казвина до Шираза расставить через каждые шесть агачей (верст) дозорных вестовых. Они немедля оповещали главного начальника - Мирзу Салмана обо всем, что происходило.