Хамза Есенжанов - Яик - светлая река

- Заговорил... А я думал, что у тебя язык отнялся, - снова забубнил хорунжий. - Ты тоже комитетчик? А? Говоришь, в Богдановке нет хлеба? Пантелеевна, Моисей Иванович комитетчик?

Кисляк посмотрел в мутные от самогона глаза хорунжего и ничего не сказал. Ответила пьяному казаку Петровна:

- Я не Пантелеевна, господин хорунжий, Петровной меня кличут. А это Моисей Антонович, а не Иванович.

- Он комитетчик?

Петровна не ответила.

- Я знаю. Комитетчик. Комитетчики всегда говорят: вдов много, хлеба мало.

- Господин хорунжий, я крестьянин, - ответил наконец пьяному казаку Кисляк. - Грамоте не обучен. А чтоб знать вдов в нашем селе, та хиба ж их кто не знает, - Кисляк нарочно прикинулся простачком и начал мешать русские слова с украинскими. - Щоб буты комитетчиком, ум треба, а у нас його нема.

- А большевиков ты тоже всех знаешь? Ну-ка скажи, сколько их. Больше десятка? А?

- Хто знает, может, и больше. Тильки говорилы, що бильшовиков усих зничтожили. Слыхав, що их вишають зразу по десятку, а по одному ни. Так, може, и осталось с десяток, - мысленно усмехаясь, ответил Кисляк, глядя на осоловевшего хорунжего. Тело его обмякло и расслабло, как квашня. - Так что, ваше благородие, господин хорунжий, всяк разумие по-своему. А може, вы сами бачилы бильшовиков? Яки они есть? В недилю, балакають, якась старушка заустрила його. Каже, що вин з двумя рогами. Я ий не повирив. Каждый болтае свое...

Капитан, закончив ковырять в зубах, хмуро посмотрел на хорунжего, и тот, испугавшись, подобрался как мог, сел попрямее и разгладил усы, намереваясь ответить глупому крестьянину.

А Кисляк шмыгнул носом и как бы весь обратился в слух, подавшись к хорунжему.

- Сколько у вас лошадей? - не поворачивая головы и не меняя позы, спросил капитан. Глядел он в это время на хорунжего, и Кисляк в первую минуту не понял, кому Белов задал этот вопрос.

- Сколько все-таки у вас лошадей? - снова спросил Белов и поднял глаза на Кисляка.

- Как это сколько лошадей, господин капитан?

- Ты что по-русски не понимаешь?

- Ваше благородие, господин капитан. Какой из меня староста? Сельчане попросили временно побыть старостой, а я не посмел отказать. Откуда мне знать, у кого какой скот. Что я, хозяин ему, что ли? Я занимаюсь своим хозяйством, хоть у кого спросите.

Белов внимательно оглядел крепкую, ладно сбитую фигуру Кисляка, его умное озабоченное лицо и подумал: "Хитрый староста. Прикидывается тупицей. Но у тупицы никогда не бывает такого лица. Его не сравнишь с этим остолопом хорунжим".

- Как же так, живешь здесь всю жизнь и не знаешь, у кого сколько лошадей?

- У некоторых, конечно, знаю, которые по соседству. А в селе - кто их считал...

- Не знаешь? Ну так я знаю. Только не понимаю, почему ты не хочешь сказать правду Войсковому правительству. Интересно, если бы сюда пришли большевики, ты так же молчал бы?

Кисляк потупился и стоял, не поднимая глаз.

- Так вот, слушай: через два часа сообщи мне, сколько в селе фургонов, трудоспособных людей, не считая женщин, и сколько хлеба. Дальнейшие распоряжения будут потом. А сейчас - иди...

- Господин капитан... - начал было Кисляк, но его оборвал резкий окрик Белова:

- Никаких разговоров! Иди и выполняй приказание.

Кисляк молча побрел к выходу.

"С ним ни о чем не договоришься, - хмуро подумал он, выйдя на улицу. Какие это ему нужны фургоны? Тележки, видимо... Сколько в селе трудоспособных... Что он еще задумал?"

* * *

Иван пересек улицу и направился к оврагу; он бежал, прячась за домами, перелезал через заборы и плетни, прыгал через канавы, не разбирая дороги, бежал прямо по огородам, оступался в темноте и зло сквозь зубы ругался. Но вот уже и дом Довженко. За домом огород и потом овраг. "Добрался", облегченно вздохнул он и, чтобы немного передохнуть, пошел медленнее. Внезапно до его слуха донесся какой-то непонятный звук. Он присел и стал вглядываться в темноту. И сразу же различил силуэты всадников, подъезжавших к дому Довженко. И кони и люди в темноте казались огромными.

- Стой! Кто здесь? - окликнул грубый голос.

Белан понял, что казаки заметили его. Он пригнулся еще ниже и замер.

- Выходи! Буду стрелять! - раздался тот же голос.

Всадники объехали баню и приближались к высокому плетню, за которым притаился Белан.

"Что делать? - лихорадочно думал Иван. - Бежать - уложат на месте. Ждать - тоже нельзя". И вдруг ему в голову пришла спасительная мысль.

- Кого вам треба? - нарочито растягивая слова, громко спросил он.

- Тебя!

- Сейчас я. Только справлю нужду и встану.

- Брешешь! Куда это ты так бежал?

- С квасу меня. Пронесло. Думал - не добегу. И зачем я его пил? Провались он пропадом, чтоб я еще когда стал его пить. Сырой водой, видно, разбавили... Ох, - застонал Иван. - Прямо рвет в животе.

Ухватившись за свою спасительную мысль, Иван говорил и говорил, чтобы оттянуть время, а сам в это время оглядывался по сторонам, не зная, что делать.

"Неужели они нашли мешок? - холодея, подумал он. - Тогда конец. С двоими не справлюсь. Если уложить одного из винтовки, другой поднимет на ноги всю деревню. Нельзя".

Иван торопливо разрывал руками грядку, кое-как забросал землей винтовку и шашку. Подтягивая на ходу штаны, направился к казакам.

"Не сожрут же они меня, - подумал он. - Если арестуют, там видно будет, что делать".

- Покойник аль живая душа? - пробасил один из казаков. - Ты здешний?

- Сельский.

- Куда бежал? Что делаешь тут ночью?

- Я уж толковал вам, - заканючил Иван, - бежал по нужде, на двор то есть торопился. А сам я из этого дома. Ввечеру напился было квасу... Поначалу-то меня все пучило, а потом вот и пронесло. Просто спасения нет, а резь в животе, прямо невмоготу. Отродясь не пивал такого проклятого квасу.

- Брешешь. Це все чиста брехня. Вижу я тебя, прохвоста, насквозь. Подслушиваешь тут ходишь. Ну-ка, айда к хорунжему. Шагом марш!

- А далеко хорунжий-то? - схватился за живот Иван. - А то я, поди, не дойду. Не дотерплю то есть.

- Дойдешь, увидишь, где хорунжий. Айда, айда. Живо!

"Когда дойдем до следующего дома, кто-нибудь из нас будет валяться в пыли, - шагая между конвойными, решил Иван. - Кинусь на одного, а второй не будет стрелять в темноте, чтобы по своему не угодить. И пока он слезет с коня, я через плетень - и ходу. Недаром же у меня прозвище - Ванька-ветер".

Так прозвал Ивана Моисей Кисляк. Дело было давно, когда Беланы только приехали в Богдановку.

Кисляк, возвращавшийся в телеге из Теренсая, встретил бежавшего навстречу ему Ивана, тогда еще подростка.

"Ну и бегаешь ты, парень, - смеясь сказал Кисляк. - Другие ребята не могут угнаться за твоей пылью. Ну-ка, давай посмотрим, кто кого перегонит. Моя лошадь хоть и устала, но от двух верст не подохнет. Обгонишь - завтра дам тебе лошадь, поедешь на ней в поле. А я пойду пешком. Согласен?"