Вольдемар Балязин - Начало Петровской эпохи

Вот тогда-то и поняла Евдокия Федоровна, что большая разница существует между мелкими обидами и смертельной опасностью неистового мужицкого бунта.

К концу лета все вроде бы затихло и утихомирилось, как вдруг 25 августа, загнав лошадей, примчался в Москву царь Петр и начал новый великий розыск. И велел казнить больше тысячи человек. И не погнушался, богопомазанный, – взял топор и сам рубил головы бунтарям, как заправский палач. Под страшными пытками несколько стрельцов оговорили Лопухиных в причастности к бунту, и разъяренный Петр, давно уже тяготившийся нелюбимой женой, велел постричь Евдокию в монахини.

Ах, как она плакала! Как не хотела менять венец на иноческий куколь! Как страшилась за Алешеньку, не зная, что станется с ним, когда увезут ее Бог весть в какую-нибудь глухую обитель! Однако же Петр был неумолим и даже патриарха Адриана, семидесятилетнего старца, едва не прибил, когда тот осмелился просить за нее, говоря, что нельзя постригать кого бы то ни было помимо его воли.

Солдаты-преображенцы посадили Евдокию в безоконный тюремный возок, обшитый снаружи рогожей, и отвезли в Суздаль, в Покровский девичий монастырь. Там поселили ее в одиночной келье и, переменив родовое имя, строго велели зваться отныне старицей, инокиней Еленой, а царицей отнюдь не именоваться.

Ей не дали ни полушки ни на пропитание, ни на одежду, и она стала жить из милости, объедая сострадавших ей монахинь. И выходило по пословице: «По бабе и брага, по боярыне и говядина».

Наконец приставленный к ней духовник – Федор Пустынник, сжалившийся над несчастной монахиней, передал письмо Евдокии ее московским родственникам. «Здесь ведь ничего нет, – писала она, – все гнилое. Хоть я вам и прискучна, да что же делать. Покамест жива, пожалуйста, поите да кормите, да одевайте, нищую».

Искренне жалели инокиню Елену ее товарки, а более всех поселенная с нею в одну келью монахиня Каптелина, истинная подруга, добрая и на редкость для женщины хорошо грамотная».

Третью часть этого рассказа, уважаемые читатели, вы прочтете в следующем томе «Неофициальной истории России», ибо хронологически место ее там.

Стрелецкие казни

Между тем Петр не упускал из виду главной цели – борьбы со стариною; ему нужно было напугать своих противников, страшным примером отнять у них охоту дерзко вступать с ним в борьбу. Стрельцов отовсюду привозили и ими наполнили все окрестные с Преображенским села и монастыри; всего было до 1700 человек. В тот самый день, в который 16 лет тому назад казнили Хованских, без допроса и суда, т. е. 17 сентября, в именины царевны Софьи, начались допросы с пытками; в 14 застенках трудились палачи, и страдали более или менее виновные стрельцы; пытки отличались необыкновенною жестокостью. Многие не вынесли их и в неслыханных мучениях признались, что хотели идти в Москву, раскинуть стан под Новодевичьим монастырем и предложить Софье опять вступить в управление. Стрельцы показали, что письма им от царевен Марфы и Софьи доставлены были через стрелецких жен; их потребовали и тоже пытали, и от них узнали все вышесказанные подробности.

Затем наступили страшные дни; делались приготовления к неслыханным со времен Иоанна Васильевича IV казням; строили виселицы в разных местах: у Новодевичьего монастыря, у съезжих изб возмутившихся полков и в разных частях города. Приготовления к таким многочисленным казням испугали московских жителей: уныние и страх были на всех лицах, каждый боялся, как бы его не оговорили, как бы не быть замешанным, потому что у каждого между стрельцами были родные и знакомые, патриарх с духовенством поднял икону Богородицы и с нею отправился к царю, чтобы заступиться за обвиненных, просить им помилования. Но Петр был раздражен, и каждое вмешательство еще больше возмущало его; выслушав патриарха, он крикнул:

– К чему эта икона? Разве твое дело приходить сюда? Уходи скорее и поставь икону на свое место. Быть может, я больше твоего почитаю Бога и Пресвятую Его Матерь. Я исполняю свою обязанность и делаю богоугодное дело, когда защищаю народ и казню злодеев, умышляющих против него!

Петр увиделся со своими сестрами и сам допросил их; Марфа призналась, что говорила Софье о том, что стрельцы подходят к Москве и желают ее видеть на царстве; но вполне отреклась от того, что писала стрельцам и передавала им письма от Софьи. Софья ни в чем не призналась, говорила, что никаких сношений со стрельцами не имела, и на вопрос о письмах отвечала: «Письма, о которых стрельцы говорят, я не писала и в полки не посылала». А что стрельцы говорят, будто шли в Москву с намерением поставить ее по-прежнему правительницею, это придумали они не вследствие писем ее, а потому, что она так долго управляла государством.

Разбор кончился; тем стрельцам, которые содержались в монастырских темницах, сентября 30 была первая казнь: стрельцов, двести одного человека, из Преображенского везли на телегах, в каждой сидело по двое с зажженными свечами в руках, за телегами бежали жены, дети и матери осужденных, с отчаянными воплями и рыданиями. У Покровских ворот процессия остановилась, и им был прочитан смертный приговор за то, что пришли на Москву с тем, чтобы истребить бояр, перебить немцев, разорить Немецкую слободу, возмутить чернь и вместе с нею своевольничать.

После прочтения приговора телеги опять двинулись, и приговоренных повезли в разные места для исполнения приговора; пятерым еще раньше, в Преображенском, были отрублены головы. За этой казнью следовали другие: от 11 октября до 21-го казнили семьсот семьдесят стрельцов. Многим из них головы рубили в присутствии Петра, и рубили его приближенные бояре; ослушаться не смели, зная, что за каждым противоречием следует ужасная вспышка гнева, за последствия которого отвечать нельзя. Петр, сидя на лошади, смотрел, как бояре упражняются в ремесле палачей, и сердился на того, у кого руки от страха тряслись. Более всех отличался тут бомбардир Преображенского полка Алексашка (Меншиков); он впоследствии хвалился, что отрубил двадцать голов. Перед окнами царевны в Новодевичьем монастыре повешено было сто девяносто пять стрельцов, перед кельею царевны, прямо перед окном, висели трое; в руках они держали челобитные, в которых просили царевну принять на себя управление государством. Трупы казненных оставались на виселицах, плахах и колах целых пять месяцев, заражая воздух миазмами; целых пять месяцев перед окнами царевны качались повешенные с челобитными в руках.

Во второй день после казни Петр созвал собор из всех чинов государственных, чтобы судить царевну Софью за ее участие в заговоре стрельцов; не известно, что постановили государственные чины, но Петр сам решился отнять у царевны всякую мысль о царствовании, а у ее приверженцев всякий предлог к возмущению. Софью положено было постричь в монашество под именем Сусанны, на житье оставлена она в том же Новодевичьем монастыре, под стражею сотни солдат. Сестры могли ее посещать только на Светлое Христово Воскресенье и на Святой неделе, да в храмовый монастырский праздник, да еще в случае болезни инокини Сусанны. Петр лично назначил доверенных людей, через которых можно было справляться о ее здоровье, и на списке этих лиц собственноручно приписал: «Певчих никаких в монастырь не пускать, и старицы хорошо поют, лишь бы вера была; а то в церкви поют: „Спаси от бед“, а на паперти деньги на убийство дают».