Лев Колодный - Сердце на палитре - Художник Зураб Церетели

— Элий Михайлович, вы заметили, все постановления партии по искусству всегда обращены против живописи и музыки. Знаете почему? А потому, что живопись и музыка связаны с духовной свободой человека.

Эту свободу душили десятки лет идеологи Старой площади и искусствоведы Академии художеств СССР. Поэтому обходили ее за версту художники, которых она не принимала в свои ряды спустя полвека после воссоздания.

— Быть членом Академии во времена Александра Герасимова представить себе не могу! Это было ханжеское и чудовищное заведение. (Цитирую Бориса Мессерера, главного художника Большого театра. Его и Ирину Антонову избрали в Российскую академию художеств в 1998 году.)

Заданную изначально карательную, директивную роль академия исполняла до конца советской власти. Она не пускала на свой порог всех тех, кого выводила за черту искусства. Семь раз при тайном голосовании отвергалась кандидатура Ильи Глазунова, баллотировавшегося в члены-корреспонденты. Последний раз это случилось в 1995 году, когда в Москве успешно действовала созданная им Всероссийская академия живописи, ваяния и зодчества. Даже за одно это ее бессменный ректор достоин был чести войти под своды высокого собрания, стать его членом. Событиями общественной жизни становилась каждая выставка художника в московском и питерском Манежах, когда к их дверям тянулись длинные очереди. За бортом Академии оставались многие современные художники, чьи картины выставлялись в лучших музеях мира, пользовались большой популярностью.

Тотчас после того, как Церетели поручили исполнять обязанности президента, по ее коридорам задул свежий ветер. На втором этаже давно не ремонтировавшегося дома открылась выставка, прежде немыслимая в этих консервативных стенах. Она называлась "Гармония контрастов. Русское искусство второй полвины ХХ века". Ее сочли «сенсационной». Под одной крышей собрались 215 художников, представивших 500 работ. Но дело было не в цифрах, такие большие выставки и прежде открывались на Пречистенке в залах, где когда-то царили импрессионисты, привезенные в Москву из Парижа Иваном Морозовым.

Впервые в современной истории России, на памяти живущих, о чем с удивлением писали рецензенты, в "границах одного зала демонстрируются «левые» и «правые», Зураб Церетели и Оскар Рабин, Дмитрий Налбандян и Владимир Немухин, Гариф Басыров и Таир Салахов". В этом же ряду имен оказались лидеры подпольного искусства Эдуард Штейнберг и Дмитрий Краснопевцев.

Оскар Рабин выступал против коммунизма. Дмитрий Налбандян писал портреты главных коммунистов. Такие пары можно было составить из участников выставки. Все не забыли, как между ними разгорались яростные схватки. Художники себя видели по разным сторонам баррикад, которые воздвигала между ними Академия. Одних показывали на выставках, других тайком вывозили на Запад, в качестве вещественного доказательства протеста советскому строю. Этот протест ценился больше, чем само искусство, которого могло и не быть на холстах.

На той выставке встретились художники, которые при всей разности школ, взглядов, рисовали, писали картины, пейзажи и натюрморты. А не, отбросив кисти и краски, занимались самовыражением, скандалили на вернисажах.

Стало ясно, никто больше не ценит искусство за идейное содержание или только за то, что им интересовалась госбезопасность. Исчезли былые привилегии членов Союза художников СССР. Они выступали на передний план при распределении заказов и скудных материальных благ между членами и не членами официального творческого объединения. Стало очевидным, былыми противоречиями можно пренебречь и выставляться под одной крышей. То был решительный шаг на пути к реформе Академии, где приоритетом становилось само искусство.

Когда открыли памятник Петру и "Охотный ряд", две горы упали с плеч. Церетели начал готовить Общее собрание. Провести его решил в Санкт-Петербурге, где 240 лет назад Иван Шувалов открыл в своем доме на Фонтанке Академию. Там предстояло принять новый Устав, отредактированный с оглядкой на прежний документ, действовавший до 1918 года. Там предстояли выборы президента. Чем ближе был день открытия Общего собрания, тем сильнее кипели предвыборные страсти.

Если внимательно прочесть, что говорили публично перед выборами главные участники той акции, то между строк можно заметить, о чем они не высказывались открыто.

"Церетели назначен президиумом, и покойный президент его перед смертью временно назначил, временно исполняющим обязанности президента. То есть его оставили до перевыборов. А перевыборы будут — там будет видно, всех нас переизберут или нет". Так заявлял Лев Кербель весной, не теряя надежды занять кабинет президента.

Но осенью эти надежды рассеялись. За лето все почувствовали, что Академия ожила. В ее залах одна за другой открывались выставки. Каждый вернисаж превращался в праздник с цветами и бокалами шампанского. В Большом зале заиграла музыка. Народ потянулся на Пречистенку, как прежде.

Члены президиума Академии слетали в Париж и Нью-Йорк, побывали в лучших музеях мира. Вышел, как было обещано Церетели весной, первый том истории Академии, охватывающий классический период до середины ХIХ века. Состоялись контакты со штаб-квартирой ЮНЕСКО, где прошла выставка маститых и молодых, выпускников художественных институтов. В Грецию на пленэр отправилась группа учеников академических мастерских. Да такого не наблюдалось даже в лучшие годы советской власти. Плюс ко всему свежей краской покрылся фасад, начался капитальный ремонт. Во дворе развернулось строительство запасников. "В туалетах теперь можно пить чай", — сострил Лев Ефимович по поводу появившихся там горшков с цветами. Он признался, что ничего подобного ему бы не удалось сделать за столь короткий срок.

— Мы почувствовали, что наша академия подобна земной тверди, острову надежды на спасение изобразительных искусств в бушующем море прагматизма, дилетантизма и разгула западной поп-культуры, — заявил накануне Общего собрания академик Алексей Шмаринов. — Как грибы после дождя, плодятся всевозможные «академии», создаваемые под амбиции отдельного лидера, желающего именоваться президентом. Либо по желанию "группы товарищей", желающих именовать себя академиками. Возникают и гибнут в жестокой борьбе за раздел собственности когда-то богатого Союза художников СССР творческие и совсем нетворческий союзы-новоделы. Этому беспределу в художественной жизни противопоставила себя Академия.

Поэтому из Москвы в Санкт-Петербург столичные академики ехали с редким единодушием. Да и в северной столице не велись больше разговоры о суверенитете. Общее собрание открыл патриарх питерских живописцев Андрей Мыльников, призвав "свято и бережно относиться к образцам", по ступеням которых восходили к высотам мастерства выпускники Академии.