Меликсетов - История Китая

84

недопустимым. Неудивительно, что правители не решались при­глашать самого Учителя занять какую-либо заметную должность.
Позднейшая апологетическая традиция утверждает, что Кон­фуций имел должность министра правопорядка в Лу, но это яв-ая легенда. В Луньюе об этом ничего не сказано, да и самого Лу как государства в зрелые годы Конфуция (когда теоретически он только и мог быть приглашен на должность министра) факти­чески не существовало, а царством управляли три цина из род­ственных друг другу кланов. В трактате сохранились лишь рассуж­дения Конфуция на тему о том, как хорошо было бы получить должность и что бы он сделал, произойди это. «Если бы меня взяли на службу, в течение 12 месяцев я навел бы порядок, а за три года все было бы в совершенстве…» Рассуждая на тему о том, что Небо даровало ему его весомое дэ и вложило в него высочай­ший комплекс цивилизованности — вэнъ, которым после Вэнь-вана никто в Китае в столь полной мере (как это следовало по­нимать) еще не обладал, Конфуций, видимо, в глубине души надеялся на то, что Небо подаст знак и призовет его к управле­нию Поднебесной. В 50 лет, постигнув волю Неба, он, по его словам, десятилетия после этого «внимал чутким ухом» этой Небесной воле, но безрезультатно.
Впрочем, неудачи в исполнении тайных надежд внешне мало сказывались на деятельности мудреца. С энергией подлинного первооткрывателя он продолжал разрабатывать свои идеи и пе­редавать их ученикам. Развивая идею социальной гармонии, Учи­тель выдвинул идеал сяо — сыновней почтительности, лежавшей в основе возвеличенного им культа предков. «Служить родителям по правилам -ли при их жизни, похоронить их по правилам -ли после смерти и приносить им жертвы по правилам-лм» — вот концентрированное изложение сяо. И речь' здесь идет не только о том, что дети должны заботиться о здоровье родителей, об их питании и удобствах, быть почтительными к ним и строго со­блюдать все законы траура по многочисленным родственникам, что уже само по себе было очень важным и составляло едва ли не основу семейных правил -ли. Намного важнее то, что культ пред­ков и сяо в принципе упорядочивал социальные отношения лю­дей на низовом массовом уровне.
Люди не равны и не могут быть равны по их месту в семье и обществе, но каждый должен хорошо знать свое место — при всем том, что оно не неизменно, а, напротив, меняется со вре­менем и в зависимости от обстоятельств. И человек сам в опре­деленной степени хозяин своей судьбы, ибо от него, его способно­стей, добродетели, стараний и иных качеств многое зависит в его жизни, несмотря на то, что многие привилегии уже при рождении

85

получают высокопоставленные, власть имущие и богатые. Ины­ми словами, знатность знатностью, богатство богатством, но и от самой личности зависит немало. «Люди по природе в общем-то одинаковы; образ жизни — вот то, что их различает», — ска­зано в Луньюе. «Только самые умные и самые глупые не могут изменяться», считал Учитель. Все остальные должны стремиться к самоусовершенствованию.
Конфуций верил в едва ли не безграничные возможности че­ловека и, отталкиваясь от этой веры, всегда стремился способ­ствовать распространению знаний. Принципы его эпистемологии (теории познания) в основном сводились к тезису: «Когда зна­ешь, считай, что знаешь; коли не знаешь, считай, что не зна­ешь, — это и есть знание». Главное же — любить знание и стре­миться к познанию всегда, всю жизнь. При этом важно уметь должным образом использовать полученные знания: «Учение без размышлений напрасно, а размышления без учения опасны». Обе части этого афоризма весьма емки: чтобы думать и что-то соз­давать, нужно многое знать; нельзя пытаться что-то сделать, не зная всего, что для этого нужно знать. Вообще же «учиться и время от времени реализовывать узнанное — разве это не прият­но?» — с этого афоризма, как известно, начинается текст Лу-ньюя, что придает ему особое звучание.
Итак, человек для Конфуция — это человек, оснащенный зна­ниями и стремящийся к знаниям, знание же для него — прежде всего знание нравственное, т.е. познание законов жизни. Когда Конфуция спросили о смерти, он резонно заметил: «Мы не зна­ем, что такое жизнь, — что уж нам говорить о смерти?!» Учитель был великим моралистом и гуманистом, он учил восхищаться знанием, преклоняться перед всем изящным и радующим глаз (эстетика в его учении да и вообще в древнекитайской мысли воплощалась в термине юэ, букв. «музыка»), строго соблюдать за­вещанные древностью нормы, ритуалы и церемониал, ценить гармонию и чувство меры и восхищаться теми, кто преуспел во всем этом. Но вместе с тем Конфуций, как и вся шанско-чжоус-кая традиция до него, почти не интересовался проблемами онто­логии и натурфилософии, мистики и сверхъестественного, ма­гии и суеверий. Все, что не имело самого непосредственного от­ношения к тому, как людям следует жить и какими они должны быть в этой жизни, как создать гармоничное общество и совер­шенное государство, было вне сферы его интересов и внимания. Небо, его воля и связанная с ней судьба людей — вот, пожалуй, единственный элемент мистики, который можно встретить в афо­ризмах Конфуция. Но и рассуждения на эту тему отнюдь не на­сыщены мистикой и верой в сверхъестественное. Даже наоборот,

86

ни весьма трезвы и рационалистичны — просто небесная воля в них играет роль надчеловеческой разумной силы, вектор которой пять-таки вполне познаваем: веди себя как должно, и Небо всегда
будет с тобой.
Благо Человека — наивысшая цель и ценность в доктрине Кон­фуция. Но его гуманизм столь же мало походил на европейский гуманизм времен Возрождения, как требование философа всегда принимать во внимание, что любят и хотят люди, ни в коей мере не имело ничего общего с демократическими настроениями. Со­всем напротив, люди в конфуцианстве — не субъект, но прежде всего объект — объект заботы, управления, наставления. Правда, не все. Цзюнь-цзы — это именно субъекты («цзюнь-цзы не инстру­мент»), тогда как противопоставленные им сяо-жэнь (простые люди, те, кто привычно заботится не о высокой морали, но о повседневной низменной выгоде) и есть объекты, ими и следует управлять, о них и должны заботиться в их же собственных инте­ресах высокоморальные цзюнь-цзы.
Патернализм Конфуция вполне вписывался в традицию и ус­траивал власть имущих, как и устраивал их возвеличенный им культ предков и мудрецов. Но максимализм Учителя, его нрав­ственная бескомпромиссность были неприемлемы, и отнюдь не случайно, что самого Конфуция на службу не брали, отделыва­ясь от него ничего не обязывающими должностями вроде дафу при не имеющем реальной власти правителе. Разумеется, такого рода синекура к концу жизни мудреца в чжоуском Китае уже мало что значила. Как известно, в этом скромном статусе он и умер, горько оплакиваемый учениками, которые во время дли­тельного траура жили рядом с его могилой. Именно усилиями учеников и был составлен трактат «Луньюй», зафиксировавший для потомков мудрость Учителя.
Афоризмы, конкретные поучения и вся тональность доктри­ны Конфуция позволяют заключить, что по своей натуре Вели­кий Учитель был не столько консерватором-традиционалистом (хотя именно этот аспект в своем поведении он всячески акцен­тировал), сколько новатором едва ли не радикального плана. Целью его было преобразовать погрязшую в пороках Поднебес­ную, причем идеалом для него было не неясное в своих очерта­ниях будущее, но очень понятное всем и искусно возвеличенное в специально разработанных социально-политических и этико-административных конструкциях Светлое Прошлое древних муд­рецов. Впрочем, нарочитый акцент на традицию не должен зат­мить то бесспорное обстоятельство, что на деле традиция исполь­зовалась в конфуцианстве лишь в качестве формы.